Конец света наступит в четверг

– Я иду! – ликует он. – Конечно, движения пока не скоординированы… Сказывается ревматизм в прошлом. И потом, откровенно говоря, включить двигательные реакции в молекулах плюша – нелегкая задача… С нервами и мышцами гораздо удобнее, во всяком случае, такое конструктивное решение стоит признать более удачным.

– Но… как вы это делаете?

– Технически? Я представляю себе, что иду, проецирую этот образ, а электромагнитные волны передают информацию молекулам лап, как если бы медведем дистанционно управляли с помощью пульта. Только пультом являюсь я сам и управляю собой изнутри, если так понятней. Это называется власть духа над материей.

Подойдя к краю стола, он разбегается, гордо объявив, что ему достаточно просто визуализировать приземление. Потом прыгает вниз. И с размаху шмякается об пол.

– Вы в порядке, профессор?

– Нет, – ворчит он, уткнувшись носом в ковер.

– В следующий раз визуализируйте заодно и парашют.

Он пытается встать, но отказывается от этой затеи. И сидит, облокотившись на лапу.

– Ладно, на чем я остановился? Ах да. Записывай: таким образом, нужна мощность семь на десять в двенадцатой степени протонов в цикле, чтобы высвободить энергию в семьдесят миллиардов электронвольт.

– Для чего?

– Для протонной пушки. Когда ты меня убил, я как раз заканчивал разработку этой идеи; теперь мы сконструируем ее вместе.

– Пушку? Но это же нехорошо! Я не хочу делать оружие!

– Это не оружие, а средство спасти человечество.

– Но оно уже в безопасности, профессор! У нас есть Аннигиляционный экран!

– Вот именно. Его надо уничтожить, и ты мне поможешь.

Я нервно сглатываю. Этот медведь просто ненормальный. Вероятно, так оно и бывает: когда ты умер, всё кажется каким-то сном. Придумываешь себе всякие истории и уже не знаешь, где правда, где ложь. Дружески, не торопясь, я напоминаю ему реальность: когда другие страны собирались на нас напасть, Освальд Нарко Первый, дедушка нашего нынешнего президента, решил объявить Превентивную войну без предупреждения. Он приказал запустить баллистические ядерные ракеты во всех направлениях и сразу после этого развернул Аннигиляционный экран над нашей страной, который укрыл нас, как колпак. Мы стали называться Объединенными Штатами и с тех пор спим спокойно. Остальной мир стерт с лица земли, но даже если бы случайно выжившие попытались запустить в нас ракету, Аннигиляционный экран немедленно уничтожил бы ее.

– Это пропаганда, – бурчит медведь. – На самом деле всё не так. Всё гораздо страшнее.

– Но это же вы придумали Аннигиляционный экран!

– Я дал себя обмануть, как и другие, и жалел об этом всю жизнь. Теперь твой ход. Или ты мстишь за меня и спасаешь человечество, или довольствуешься тем, что едешь в лагерь лечебного голодания в ожидании конца света. Выбирай.

Я смотрю на плюшевого медведя и молчу.

– Записывай, – продолжает он. – Проект электронпозитронного коллайдера мощностью в один тераэлектронвольт…

– Я хочу спать, продолжим завтра.

– И речи быть не может! Завтра понедельник, ты будешь весь день в коллеже! У меня нет времени.

– У меня тоже.

Я хватаю его, кладу в бельевой шкаф на груду футболок и закрываю дверцу.

– Не смей! Слышишь? Ты передо мной в долгу! И перед человечеством тоже! Время не ждет! У меня нет руководства по эксплуатации загробного мира! Вдруг завтра я забуду всё?! Если мы не сконструируем протонную пушку, чтобы разрушить Аннигиляционный экран, человечество погибнет из-за одного придурка!

Я открываю шкаф, заклеиваю медвежью пасть пластырем и запираю дверцу на ключ. Хотя бы ночью можно поспать спокойно? Наконец я залезаю в постель и выключаю лампу.

Минуты текут, а сон не идет. От мысли, что призрак сейчас бьется в своей плюшевой темнице, внутри всё сжимается. Меня беспокоит не стук за дверцей. Он может колотить своими лапками сколько угодно – мне достаточно накрыть голову подушкой, чтобы не слышать, а дверцу он ни за что не откроет. Но если убитый профессор сумел оживить плюшевую игрушку, чтобы наладить со мной связь, значит, его дух вполне может выйти из медведя, войти в подушку и просверлить мне мозг говорящим пухом и пером!

Я включаю лампу и поспешно отпираю дверцу шкафа.

– Ай! – орет медведь, когда я срываю пластырь.

Этот крик меня немного успокаивает. Если ему больно, значит, он всё еще составляет с медведем одно целое.

– Предлагаю сделку, профессор. Вам надо поговорить, а мне – поспать. Будем делать это одновременно.

– Ты будешь записывать во сне, дурень?

– Может, хватит меня оскорблять, чучело плюшевое? Я ложусь спать, а тебе даю магнитофон: ты наговариваешь на пленку, а завтра, если окажется, что ты всё забыл, прослушаешь запись.

– И как, по-твоему, мой голос можно записать на подобном устройстве?

– Сообрази сам! Тебе же удалось заставить говорить медведя.

– Но у меня нет времени для…

Одной рукой я зажимаю ему рот, другой беру магнитофон и иду в ванную в конце коридора, где запираю обоих в аптечном шкафчике, чтобы до меня не доносилось ни звука.