Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока

В некоторых южных языках есть какое-то особое очарование, изящество интонаций, они особенно подходят голосам женщин и юношей; их можно слушать часами, даже не понимая смысла. Эта заунывная песня с ее дрожащими модуляциями напомнила мне песни наших крестьян, она очаровала меня силой неожиданных переходов. Я услышал в ее словах, богатых гласными и мелодичных, как пение птиц, что-то идиллическое, она навевала сладостные грезы. «Наверное, — сказал я себе, — так поет пастух где-нибудь в Трапезунде или Мармарике». Мне казалось, я слышал воркование голубок на верхушках тисовых деревьев; такими звуками, должно быть, полны синеватые долины, где серебряные отблески темных ветвей лиственниц освещают хрустальные воды, где в буковых зарослях цветут розы, а на крутых склонах пасутся козы, как в идиллиях Феокрита[58].

Я подошел к молодому человеку, который, заметив меня, поднялся и сказал:

— Здравствуйте, сударь!

Это был красивый юноша с чертами черкеса — черные глаза, светлая кожа, белокурые, коротко остриженные волосы, а не сбритые, как у арабов. Длинное платье из полосатого шелка и накидка из серого сукна составляли всю его одежду; простой тарбуш из красного фетра служил ему головным убором, только его размеры и кисточка из синего шелка показывали, что его хозяин был не египтянином, а подданным Абдул Меджида. За поясом из дешевого кашемира вместо коллекции пистолетов или кинжалов, которыми обычно украшают себя как свободные люди, так и слуги, находился медный письменный прибор длиною в полфута. В рукоятке этого восточного прибора были чернила, а в футляре — тростниковые перья (калам). Издалека этот прибор можно было принять за кинжал, но на самом деле это был знак отличия мирного и образованного человека.

Я сразу же почувствовал расположение к своему собрату и испытал некоторый стыд за свое воинское снаряжение, маскировавшее мою профессию.

— Вы здешний? — спросил я у незнакомца.

— Нет, сударь, я приехал сюда вместе с вами из Дамьетты.

— Как со мною?

— Перевозчики взяли меня в фелюгу и привезли сюда. Я хотел представиться вам, но вы уже спали.

— Прекрасно, — сказал я, — а куда вы намереваетесь ехать?

— Я прошу вашего разрешения также перебраться на джерму, чтобы поспеть на корабль, на котором вы отплываете.

— У меня нет возражений, — сказал я и повернулся к янычару, однако тот отвел меня в сторону.

— Я вам не советую, — сказал он мне, — брать его с собой. Вам придется заплатить за его проезд, у него нет ничего, кроме чернильницы. Он из тех бродяг, что пишут стихи и прочие глупости. Он уже представлялся консулу, и тот не мог добиться от него ничего путного.

— Любезный, — сказал я незнакомцу, — я был бы рад оказать вам услугу, но сам нахожусь в затруднительном положении. Мне едва хватит, чтобы добраться до Бейрута и ждать там присылки денег.

— Ничего, — ответил он мне, — я смогу прожить здесь несколько дней у крестьян. Подожду, пока проедет какой-нибудь англичанин.

Эти слова вызвали у меня угрызения совести. Я ушел вместе с янычаром, который повел меня по длинной, извилистой тропинке, проложенной среди песчаных дюн, к берегам озера Манзала. Джерму загружали мешками с рисом, привезенными на нескольких барках, и у нас было достаточно времени для этой прогулки.

ОЗЕРО МАНЗАЛА

Справа от нас осталась деревня Эзба с домами из сырцового кирпича; среди ее строений виднелись развалины какой-то старинной мечети, арки и башни — это все, что осталось от древней Дамьетты: ее, ничем не защищенную от нападений, разрушили арабы во времена Людовика Святого. Когда-то море омывало стены этого города, теперь оно отошло на одно лье. На такую площадь территория Египта увеличивается каждые шестьсот лет. Караваны, направляющиеся в Сирию, пересекают пустыню и встречают на своем пути многочисленные древние развалины, занесенные песком; их контуры иногда обнажаются по воле ветра пустыни. Эти города-призраки, которые изредка сбрасывают с себя песчаный саван, пугают арабов: они считают, что их построили злые джинны. Исследуя эти развалины, европейские ученые обнаружили ряд укрепленных городов, построенных на берегу моря при той или иной династии пастушеских царей или фиванских завоевателей. Они вычислили, с какой скоростью отступает море, и определили, как изменилось течение Нила — при раскопках можно установить количество слоев в толще ила.

Все это дает возможность утверждать, что самым древним слоям сорок тысяч лет. Может быть, это не совсем согласуется с Книгой бытия, однако долгие века взаимодействия воды и суши смогли образовать лишь то, что в писании называется «бесформенной материей», а единственно бесспорным началом творения было создание живых существ.

^{Путешествие на верблюде — до недавнего времени единственный способ пересечь пустыню}