Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока

— Удивительно, — сказал я, — капитан поет как ни в чем не бывало.

Мы с армянином пошли расспросить его по этому поводу.

Капитан встал и показал мне бочки из-под воды, стоящие на палубе, все они были пусты, только в одной воды было примерно на пять или шесть бутылок; затем он опять уселся на юте, взял «гитару» и затянул свою бесконечную песню, прислонившись головой к обшивке борта.

На следующее утро я рано проснулся и поднялся на шканцы в надежде увидеть берега Палестины, но напрасно протирал я свой бинокль: линия горизонта, напоминавшая чуть вогнутое лезвие дамасской сабли, была чиста. По всей вероятности, со вчерашнего вечера мы даже не тронулись с места. Я спустился и направился на бак. Все беззаботно спали; бодрствовал только юнга; он занимался своим туалетом, обильно поливая себе лицо и руки остатками нашей питьевой воды.

Я не сдержался и высказал свое возмущение. По крайней мере я полагал, что дал ему понять, что и морская вода слишком хороша для туалета такого «дурачка», как он; при этом я использовал выражение «йа хабиби», которое записал. Мальчик смотрел на меня и улыбался, его мало задели мои слова. Я объяснил это своим плохим произношением и больше не думал об этом.

Несколько часов спустя, в послеобеденное время, капитан Николас, как обычно, приказал юнге принести огромный кувшин кипрского вина, отведать которое приглашались только христиане — армянин и я; матросы, странным образом истолковывая заповеди Мухаммеда, пили только анисовую водку. Капитан наклонился к армянину и стал что-то шептать ему на ухо.

— Он хочет, — сказал мне армянин, — сделать вам предложение.

— Пусть говорит.

— По его словам это дело деликатное, но он надеется, что вы не обидитесь, если это будет вам не по душе.

— Нисколько.

— Он спрашивает, не согласитесь ли вы поменять свою рабыню на йа улед (мальчика), который принадлежит ему.

Я едва не покатился со смеху, но удержался, видя совершенную серьезность обоих левантинцев. Я усмотрел в этом одну из тех дурных шуток, которую позволяют себе восточные люди по отношению к франкам, особенно если они уверены в своей безнаказанности. Я сказал об этом армянину, который ответил с удивлением:

— Нет же, он говорит серьезно; этот мальчик совсем белокожий, а женщина смугла, — добавил он с видом знатока. — Я вам советую подумать: мальчик стоит женщины.

Меня нелегко удивить, к тому же это бесполезно на Востоке. И я просто сказал, что эта сделка мне не подходит. Но поскольку я не мог скрыть своего раздражения, капитан сказал армянину, что он сожалеет о своей неделикатности и что он хотел сделать мне только приятное. Мне показалось, что в его словах сквозила ирония, и я попросил армянина, чтобы тот более ясно объяснился по этому поводу.

— Так вот, — сказал мне армянин, — капитан говорит, что утром вы делали комплименты йа улед, или по крайней мере так ему сказал мальчик.

— Как! — вскричал я. — Я его назвал «дурачком», потому что он мыл руки нашей питьевой водой. Я был страшно рассержен его поведением.

Искреннее удивление армянина показало мне, что все дело в абсурдном лингвистическом недоразумении; это довольно часто случается с теми, кто посредственно знает языки. Слово «хабиби», так странно переведенное накануне армянином, имело на самом деле значение «нежный», «любимый». Не знаю, почему ему показалось, что слово «дурачок» лучше всего передает это по-французски? Мы вновь, уже в исправленном виде перевели припев из песни рабыни, который означал примерно следующее:

«О мой дорогой, мой возлюбленный, мой брат, мой повелитель».

Так начинаются почти все арабские любовные песни, переводить их можно по-разному; несведущим они напоминают двусмысленности Коридона из античных буколик.

СУДОВОЙ ЖУРНАЛ

Правдивое повествование не обладает неограниченными возможностями романтических и драматических историй. Я рассказываю здесь лишь о событиях, интересных своей достоверностью; я мог бы легко придумать какие-нибудь занимательные приключения для такого банального путешествия, как плавание по сирийскому заливу, но правда не терпит вымысла, и мне кажется, будет гораздо лучше, если говорить простодушно, как древние мореплаватели: «Такого-то дня мы видели бревно, плывшее по волнам, такого-то дня — серую морскую чайку», и так до того момента, когда действие преображается в связи с появлением лодки с дикарями, которые доставляют иньям и жаркое из молочных поросят.

Однако, за неимением обязательной бури, мертвый штиль, вполне достойный Тихого океана, и нехватка пресной воды на корабле, подобном нашему, могли бы привести к сценам, претендующим стать современной «Одиссеей». Судьба лишила меня такой возможности, послав вечером легкий зефир с запада, благодаря которому судно пошло довольно быстро.

Я был весьма обрадован этим обстоятельством и несколько раз требовал от капитана подтверждения того, что на следующее утро мы увидим голубоватую вершину горы Кармель. Внезапно на юте раздались крики: «Фарха филь-бахр! Фарха филь-бахр!»

— В чем дело?

— Курица в море!

^{Каюта капитана корабля}