Конец "Зимней грозы"

Прекрасны люди, очищенные страданиями от коросты бытия. Местные жители готовы были сделать все для своих освободителей. На многие километры расчищали дороги от снега и уничтожали следы гусениц. Делились последним. Старики, женщины, даже дети. Особо надо сказать об освобожденных из плена бойцах и командирах Красной Армии. Много среди них было без вины виноватых, а ведь не было тогда на войне вины тяжелей и участи страшней, чем оказаться в плену, без вести пропавшим. Генерал Баданов знал, что ничто не обязывает так, как доверие, и, понимая их участь, он приказал назначать бывших военнопленных в конвои. По настойчивой просьбе самые выносливые из них выполняли редевший десант на танках. Ярость их в бою потрясала опытных, видавших виды командиров.

* * *

Остались позади Маньково-Калитвинская, Алексеево-Лозовское, Дегтев, Большинка, Ильинка, Скосырская. Корпус вошел в оперативные тылы противника. И вот уже передовые его части на участке железной дороги Кантемировка — Чертково — Миллерово. На путях десятки эшелонов с датскими, французскими, голландскими консервами, другим продовольствием, снаряжением, медикаментами, боеприпасами для окруженной армии Паулюса. Баданов поворачивает головной эшелон на юго-восток. Основные базы и аэродромы 4-го воздушного флота близко. Совсем близко. Измотанным, истощенным экипажам был совершенно необходим отдых. Генерал дал им часовую передышку. И перед рассветом 24-го декабря его танки уже расстреливали, жгли, давили ненавистные самолеты.

…Курт Штрайт очнулся от удара об пол спального помещения казармы пилотов в Тацинской. Сев, он обалдело оглянулся на пустые оконные проемы, вспыхивающие слепящими магниевыми прямоугольниками на угольной стене. Стужа пробирала до костного мозга, грохот наглухо заклинил уши. Похожие на зарницы сполохи выхватывали из черноты мечущиеся в тесных проходах между кроватями тела, исковерканные ужасом лица, мелькавшие кулаки. Узкий дверной проем озверело штурмовали, сшибая друг друга, спотыкаясь о лежащих на полу, падая и вскакивая вновь.

«Что стряслось? Налет?.. Но база надежно защищена! Что?..»

Штрайт надрывно заорал и захлебнулся в хрипе от штукатурной пыли, получив от напряжения удар тупой боли в голову. Он не услышал своего голоса в шквальном реве пушечных залпов, треске пулеметных очередей, перекрываемых упругими взрывами. Мельком подумав, что это, верно, рвутся боеприпасы или самолеты на взлетном поле, а может быть, все происходящее всего лишь сон, перешедший в какой-то кошмар, он сгреб подвернувшуюся под руку шинель и метнулся к окну. Оно показалось бесконечно далеко. Выбиваясь из сил и почти не двигаясь, он скорее чувствовал, чем слышал, хруст стекла под ногами. Ухватившись наконец за подоконник, Штрайт перевалился через него и, сшибленный кем-то сзади, тяжело упал в снег. Рядом барахтался человек в пижаме. Штрайту повезло: накануне он допоздна играл в карты, много пил и, добравшись до кровати, повалился на нее в сапогах, едва стянув с себя китель. Шерстяной трикотаж на теле, шинель теперь, в мороз, подавали надежду. Тотчас в помещениях второго этажа, откуда они только что вывалились, разорвалось сразу несколько снарядов, крыша казармы поднялась горбом, выбросила смерч пламени и рухнула. Штрайт тяжело поднялся и, спотыкаясь и прихрамывая, побежал прочь, пытаясь попасть в рукава шинели. Наконец ему это удалось, и он натянул тесную шинель на свое долговязое тело. Кое-что прояснилось. На базу напали вражеские танки! Возмездие за Сталинград?!

Занимался неуверенный поздний рассвет жуткого дня [22], сделавшего двадцатитрехлетнего Штрайта седым. Под клокочущим траурным багрянцем пылавших хранилищ горючего, ревущим набатным колоколом небом в каком-то нереальном, пульсирующем мутно-розовом свете, в искристой паутине пулеметных трасс трепетно бились светлые силуэты людей. «Выскочили в белье!» — мелькнуло у Штрайта. Он растянулся на льдистом, вытоптанном снегу, яростно отталкиваясь ногами, пополз, набирая жгучую крупу в рукава, за воротник, загребая ее онемевшими, непослушными пальцами. Наконец, собрав волю, он вскочил и, согнувшись, ринулся к границе взлетного поля, где, казалось, не было тяжких силуэтов, будто врезанных в багровевший задник горящих и рвущихся самолетов и боеприпасов. Силуэты эти, слишком знакомые, такие нестрашные с высоты, здесь, в блеске пожарища, жутко обнажили свои грозные контуры. Танки удалялись, и Штрайт постепенно замедлил бег.

— Русские! Откуда взялись здесь русские? — хрипя и задыхаясь, выдавил он, распрямляя ноющие колени.

— Русский десант захватил аэродром, герр майор! — гаркнул кто-то рядом.

Стучавший зубами Штрайт от неожиданности мгновенно взмок. Сбоку мелькало белое блюдце лица с темными провалами глазниц под блестящими шнурами надвинутой на уши офицерской фуражки. Несвязная речь, отвисающая челюсть.

«Ух! Чтоб тебя! Герр майор? — метнул взгляд на свои погоны Штрайт. — Мой бог! Чужая шинель…»

— Кто вы?

— Лейтенант аэродромной охраны, герр майор! Офицер связи! Наших батарей больше нет… Шквал огня! Реактивные снаряды!