Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Арест произошел почти сам собой. Словно из ничего рядом со мной у самолета возникли трое мужчин различного возраста.

Самый молодой представился как переводчик, кто были двое других, мне не суждено было узнать. Первое, что хотели у меня выяснить, — нет ли на борту «Цесны» оружия. Чтобы тут не ос­тавалось никаких сомнений, меня попросили сдер­нуть плед, которым я прикрыл багажный отсек пилота.

Когда стало очевидным, что под пледом не на­ходилось никакого оружия или сходных с оружием предметов, в глазах мистических господ в штатском отразилось явное облегчение.

Несмотря на в высшей степени гнетущую ситуа­цию, атмосфера выглядела необычно разряженной. Официальные представители, казалось, подступа­лись к делу без предвзятости. После того, как я вру­чил ключи от самолета младшему из двух господ, мы отправились на переполненной «Волге» к бли­жайшему отделению милиции.

Настроение в машине было более чем светлым. Я даже во сне не мог себе представить, что советс­кие [люди] бывают такими открытыми. Меня это приятно удивило и одновременно наполнило таким благодушным настроением, что я не понял (когда занял место в автомашине), что находился на пути в тюрьму.

Также по прибытии в отделение милиции я встре­тил только симпатию, ни следа ненависти или не­приязни, никто не показал себя оскорбленным или обиженным моим противозаконным вторжением.

Все оставляло почти нереалистическое впечатле­ние, словно совершалось, можно сказать, в каком-то другом мире. В свете конфронтации Восток — Запад, на всем оставлявшей отпечаток, подобная встреча должна была бы протекать враждебней, по меньшей мере холодней.

Даже позднее, в ходе допроса, длившегося в Ле­фортовской тюрьме ночь напролет, у меня ни на минуту не появилось чувства страха, хотя нетруд­но было догадаться, что понадобится какое-то время, прежде чем — вопреки внедрившейся в кровь и плоть подозрительности — согласятся с тем, что мною двигали мирные намерения. Лишь через три недели КГБ подарил мне наконец же­ланное доверие.

24 июня 1987 года меня вызвали к следователям, и они сообщили, что основное разбирательство за­вершено, что в моих показаниях не обнаружено про­тиворечий и отпали основания предполагать, что полет был совершен с провокационными целями, не говоря уже о том, что за ним кроются заговорщики.

С этого дня режим был значительно смягчен. Так, к примеру, время для прогулок, имеющих для заключенного неописуемое значение, было увели­чено с часа до трех часов в день. Мне разреши­ли прогуливаться в тюремном саду, для этого, в общем, не предназначенном, тем самым ушла в прошлое разминочная клетка, расположенная на крыше изолятора. Кроме того, мне выдали более комфортабельные постельные принадлежности и значительно улучшили рацион питания.

Начальник следственного отделения приказал выписывать мне свежий белый хлеб — как знак сво­его расположения. Вечером 24 июня он заявил в раз­говоре со мной, что считает меня другом СССР.

Хотя от наступивших перемен закружилась голо­ва, я не могу утверждать, что они обрушились на меня как с ясного неба. По ходу почти ежедневных допросов нельзя было не заметить, что вопреки принципиальной готовности поверить мне, наличе­ствовавшей изначально, овладевшая людьми подо­зрительность не позволяла доверию сразу же возоб­ладать.

Для меня лично 24 июня 1987 года был самым прекрасным днем из 432 дней, проведенных в за­ключении. Тогда я удостоился не только приятно­го признания, но совершилось и нечто другое — остальные участники перенеслись в новый мир, в мир, свободный от подозрений и сомнений. Я убежден в том, что, если бы этим «чистым делом» не злоупотребляли в политических целях, оно впол­не могло бы послужить на пользу реформам в Со­ветском Союзе.

Вывод: следственные работники КГБ с самого начала были дружественно настроены ко мне, они не сделали ничего, что в тех условиях могло обер­нуться мне во вред; совсем наоборот, они посто­янно прилагали усилия к тому, чтобы поддержать меня, и искренне разделяли мое возмущение пуб­ликациями в прессе западноевропейских стран и прежде всего в Федеративной Республике, от ко­торых волосы вставали дыбом.

Эта констатация явно противоречит обычным до того времени версиям образа действий КГБ.

Вопрос, почему в моем случае впервые отошли от принятой практики, оставим открытым.

Приложение 15. ИНТЕРВЬЮ ДИРКА ЗАГЕРА ПО ВТОРОМУ НЕМЕЦКОМУ ТЕЛЕВИДЕНИЮ

Перед тем как начать наше путеше­ствие в один из районов Советского Союза, который до этого был закрыт для иностранцев, мы предла­гаем вам побывать в Москве. Темы: два немецких государства после визита Хонеккера; возможности продолжения политики разрядки в Европе; что мо­жет дать немцам, с точки зрения Советского Союза, наш общий европейский дом, как его называет Гор­бачев. По этим темам Дирк Загер вел беседу в Мос­кве с Валентином Фалиным, в течение длительного времени занимавшим пост посла СССР в Бонне. В настоящее время Фалин — руководитель агентства печати «Новости» и советник Горбачева.