Конформист

Джулия повела себя необычно. Она обняла его за шею, но, спрятав лицо у него на груди, нагнулась так, что Марчелло не мог ее видеть.

— Я должна сказать тебе все?

— Что «все»?

— Все, что со мной случилось.

— Но это неважно.

Прошу тебя… это будет проявлением слабости… если я не скажу тебе, мне будет казаться, что я что-то от тебя скрываю…

Да зачем же? — спросил Марчелло, гладя ее по волосам. — У тебя был любовник, кто-то, кого, как тебе казалось, ты любила или кого действительно любила. Зачем мне это знать?

Нет, я его не любила, — вдруг ответила она почти возмущенно, — я никогда не считала, что люблю… мы были любовниками почти до дня нашей с тобой помолвки… но это был не молодой человек, как ты… это был шестидесятилетний старик: отвратительный, жестокий, злой, требовательный… друг семьи, ты его знаешь.

— Кто это?

— Адвокат Феницио, — коротко сказала она.

Марчелло подскочил:

— Но он был одним из свидетелей!

Он силой настоял на этом… я не хотела, но не могла отказать… хорошо еще, что он позволил мне выйти замуж…

Марчелло вспомнил, что адвокат Феницио, которого он часто встречал в доме Джулии, всегда был ему несимпатичен: маленький блондинчик, лысый, в золотых очках, с безгубым ртом и остроконечным носом, который морщился, когда адвокат смеялся. Как помнилось Марчелло, это был человек спокойный и холодный, но за спокойствием и холодностью скрывались агрессивность и неприятная наглость. Феницио был физически крепок, в жаркий день он как-то снял пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив белые сильные мускулистые руки.

— Но что ты в нем нашла? — невольно воскликнул Марчелло.

— Это он что-то нашел во мне… и очень рано… я была его любовницей не месяц, не год, а шесть лет.

Марчелло быстро посчитал в уме: Джулии был сейчас двадцать один год или чуть больше, значит… Он повторил изумленно:

— Шесть лет?

— Да, шесть лет… мне было пятнадцать, когда… ты понимаешь?

Марчелло заметил, что, хотя Джулия и говорила о вещах, по всей видимости, причинявших ей душевную боль, она сохранила свою обычную тягучую, добродушную манеру, словно речь шла о ничего не значащих сплетнях.

— Он воспользовался мною, можно сказать, прямо в день смерти бедного папы… если не в тот самый день, то очень скоро. Кстати, я могу назвать тебе точную дату: едва прошла неделя после похорон отца… заметь, он был папиным близким другом и доверенным лицом. — Она помолчала, словно для того, чтобы молчанием подчеркнуть подлость адвоката, а затем продолжала: — Мама только и делала, что плакала и, разумеется, часто ходила в церковь. Он пришел как-то вечером, я была дома одна, мама куда-то ушла, а прислуга была в кухне… я сидела в своей комнате за столом и делала уроки… я была в пятом классе гимназии и готовилась к аттестату. Он вошел на цыпочках, подошел ко мне сзади, склонился над заданием и спросил, что я делаю… я ответила ему, не обернувшись… у меня не возникло ни малейших подозрений, во-первых, потому, что я была невинна — тут ты можешь мне поверить, — как двухлетняя девочка. Во-вторых, потому, что для меня он был почти как родственник… я звала его дядей, представь себе… итак, я сказала ему, что готовлю задание по латыни, а он знаешь, что сделал? Взял меня за волосы, одной рукой, но крепко… он часто делал так, в шутку, потому что у меня были великолепные волосы, длинные, вьющиеся, он говорил, что у него руки так и чешутся… Почувствовав, как он тянет меня за волосы, я и тогда подумала, что это шутка, и сказала: "Пусти меня, ты мне делаешь больно…" — но он заставил меня встать и, продолжая держать за волосы, повел к кровати, стоявшей, вот как сейчас, в углу у двери. Я, представляешь, была так невинна, что все еще не понимала, и, помню, сказала ему: "Оставь меня… я должна делать уроки". В этот момент он выпустил мои волосы… нет, не могу тебе сказать.

Марчелло хотел было попросить ее продолжать, думая, что ей стало стыдно, но Джулия остановилась только ради постепенного нагнетания эффекта и чуть погодя заговорила снова: