Конформист

В церкви все было нормально, то есть спокойно-торжественно, традиционно, с соблюдением всех формальностей. Небольшая группа родственников и друзей разместилась на передних скамьях перед алтарем; мужчины — в темном, женщины — в светлых весенних платьях. Церковь, богатая и пышно убранная, была посвящена какому-то святому времен Контрреформации. За алтарем, под балдахином из позолоченной бронзы, как раз находилась статуя этого святого из серого мрамора. Он был изображен больше, чем в натуральную величину, с возведенными к небу глазами и раскрытыми ладонями. За статуей была видна абсида, расписанная фресками в живой, яркой, излишне декоративной барочной манере. Они с Джулией опустились на колени на подушку из красного бархата перед мраморной тумбой. Свидетели по двое стояли сзади. Служба была длинной, семья Джулии хотела, чтобы все было организовано с максимальной торжественностью. В начале богослужения, наверху, на балконе, находившемся над входным порталом, заиграл орган, который, не умолкая, то подвывал под сурдинку, то рассыпался ликующими громкими аккордами под резонирующими сводами. Священник был очень медлителен, поэтому Марчелло, с удовлетворением отметив все детали церемонии, оказавшейся именно такой, какой он ее представлял и желал, убедившись, что он все делает так, как до него делали миллионы женихов в течение сотен лет, стал развлекаться тем, что разглядывал церковь. Она была некрасива, но очень просторна, задумана и построена с театральной торжественностью, как и все церкви иезуитов. Огромная статуя коленопреклоненного святого, застывшего под балдахином в экстатической позе, возвышалась над алтарем, раскрашенным под мрамор и тесно уставленным серебряными канделябрами, вазами с цветами, декоративными статуэтками, бронзовыми лампами. За балдахином изгибалась абсида, расписанная фресками: воздушные облачка, которые вполне могли фигурировать на занавесе в оперном театре, вздувались на голубом небе, пронзенном, словно мечами, лучами невидимого солнца. На облаках сидели различные библейские персонажи, нарисованные умело, но скорее в декоративном духе, нежели с истинным религиозным чувством. Среди всех фигур выделялась, как бы подавляя их, фигура Господа Бога. И вдруг в этой бородатой голове Марчелло узнал нищего, который подходил к машине, выпрашивая конфет, а затем проклял его. В это время орган загремел с почти угрожающей суровостью, не оставлявшей места нежности, и это сходство, при других обстоятельствах позабавившее бы Марчелло (Господь Бог, переодетый нищим, заглядывает в окно такси и просит конфет), напомнило ему — он и сам не знал почему — строки из Библии, относящиеся к Каину. Через несколько лет после смерти Лино он как-то открыл Библию, и они случайно попались ему на глаза: "Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отвергла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет давать тебе плодов; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: слишком велико мое преступление, чтобы я заслужил прощение. Вот Ты теперь сгоняешь меня с лица земли: и от лица Твоего я скроюсь и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. Но сказал ему Господь: нет, не будет так. Напротив, всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его". Марчелло показалось тогда, что эти строки прямо относятся к нему, проклятому из-за невольного преступления, но в то же время ставшему священным и неприкосновенным как раз благодаря проклятию. Он неоднократно перечитывал этот отрывок, размышляя над ним, но потом, как часто бывает, он ему наскучил, и Марчелло забыл о нем. Но в то утро в церкви, глядя на фреску, Марчелло снова вспомнил библейские строчки, и вновь они показались ему подходящими к его случаю. Пока продолжалась служба, Марчелло холодно, но с внутренней убежденностью, что мысль его углубляется в почву, богатую аналогиями и многосмысленную, принялся размышлять на следующую тему: если проклятие действительно существовало, почему оно пало на него? Едва Марчелло задался этим вопросом, как его охватила привычная непреходящая печаль, угнетавшая его как человека, который погибает и знает, что не может не погибнуть. Пусть не разумом, но инстинктом Марчелло понимал, что проклят. Но не потому, что убил Лино, а потому, что пытался и все еще пытается освободиться от груза раскаяния, от испорченности, от ненормальности, связанных с этим далеким преступлением, не прибегая к помощи церкви и ее институтов. Но что поделать, он был таким и измениться не мог. В нем не было злой воли, он только честно принимал данное ему от рождения положение и тот мир, в котором ему приходилось жить. Его мир был далек от религии и заменил ее иными идеалами. Разумеется, Марчелло предпочел бы вверить свою жизнь старинным и милым персонажам христианской религии: Господу Богу, такому справедливому, Пресвятой Деве, такой родной, Христу, такому милосердному. Но испытывая подобное желание, он понимал, что жизнь его ему не принадлежит, и потому он не может вверить ее тому, кому бы хотел. Он понимал, что находится вне религии и не может вернуться в ее лоно. Даже для того, чтобы очиститься и стать нормальным. Нормальность, как он думал теперь, была в другом, возможно, он ее еще не достиг, и обретение ее будет трудным, опасным, кровавым.