Конго глазами художника

В такой деревне можно застать Конто, каким оно, наверно, было веками. Будто органическая часть окружения, откуда-то из леса звучит рокот танцевальных барабанов.

…Шагаешь в сумрачной тиши, и любой звук громко отдается. Вспархивают большие черные ночные бабочки, а дневная жизнь — тараторящие обезьяны, птицы, ветер, солнце — словно отгорожена туннельными сводами подлеска.

Однажды мы во второй половине дня вышли к очень красивой деревне. Она была вся красная, как будто вплавлен'.ая в густой лес. Здесь можно было видеть ничем не заслоненные деревья во весь их исполинский рост. Глухая стена высотой сорок-пятьдесят метров заключила деревню в свои угрюмые объятия. После целого дня странствий в лесном сумраке мы вдруг очутились под немилосердными лучами ослепительно белого света. Симметричными рядами льнули друг к другу маленькие хижины, разделенные улочками, мандариновыми деревьями и банановыми плантациями. По улицам бродили козы и овцы, куры и собаки. Деревня перемешала жаркие краски солнечного пекла: красная латеритная почва, глинобитные домишки, желтый тягучий зной, черные тени… Красно-желто-черно-белое.

На постоялом дворе, а попросту в лачуге для приезжих мы застелили пол банановыми листьями для защиты от земляных 'блох и клещей. Во всех домах, которые временами пустуют, собирается гьма всякой нечисти, и больше всего мы опасались клещей. От их укуса можно получить тяжелую лихорадку.

Мы устроили себе постели, развесили сетки от комаров. Пришел вождь. Он вел на веревочке козу — она и Несколько яиц предназначались в подарок нам. Я отблагодарил рубашкой, банками сардин и курительной трубкой. Трубка особенно его обрадовала. Сидя в полумраке, мы курили адски крепкий местный табак. Из двери было видно девушку, которую мобилизовал Нзиколи. Завернутая в кусок фиолетовой материи, она стряпала нам обед; на огне булькал черный глиняный горшок, накрытый зелеными листьями. А вот и сам Нзиколи идет с большим куском только что сваренного змеиного мяса, раздобыл в одном из соседних домов. Змею — крупного питона — убили утром на банановой плантации.

Мы торжественно пригласили вождя разделить нашу трапезу. Семь человек окружили шаткий столик, озаренный скудным светом керосинового фонаря. Тихая барабанная дробь из леса была словно аккомпанемент ко всему, что мы говорили и делали. Белое мясо нитона оказалось очень вкусным, но довольно жестким и все время застревало в зубах. Красный от перца, соус, в который мы макали маниок, обжигал огнем. Я осторожно спросил, нельзя ли мне посмотреть танцы. Вождь покачал головой. Однако, услышав от Нзиколи, что я бакуту, хотя и белый, он уступил.

После ужина я лег вздремнуть. А потом пришел Нзиколи:

— Мосье, человек, который покажет тебе танцы, ждет на улице!

В небе висит полная луна, залитая пепельным светом деревня — как рисунок тушью. Людей не видно, все ушли к танцевальной площадке. Лишь кое-где тлеют костры, у которых съежились одиночные силуэты. Безмолвно ждет черный проводник. Он почти голый, только лоскут материи свисает впереди с узкого поясного ремешка.

— Мботе!

Он кивает в ответ, и мы входим в черную дыру в стене леса. Вокруг нас смыкается мрак, я вынужден взяться за пояс проводника. Он молча скользит впереди, я вслепую ковыляю следом. Непостижимо, как он различает тропу. Причем ступает быстро и решительно. Вырвись он сейчас и брось меня, я буду совершенно беспомощен. Один в такой темноте ни за что не найду пути обратно. Да белый здесь и днем не пройдет.

Поначалу мужчины только смотрят, потом их роль

становится более активной

За ужином вождь рассказал мне, что не так давно на деревню напали леопарды. Они сорвали дверь одной лачуги на окраине, вошли и утащили в лес двух спящих женщин.

Неужели в моем проводнике нет ничего человеческого, хоть бы кашлянул… Но он не издает ни звука, этакий незримый радар где-то во тьме передо мной. Пытаюсь подбодрить себя, насвистываю легкомысленную шведскую песенку. Не помогает. Мне слышатся шорохи сзади, чудятся светящиеся глаза…

Рокот барабанов звучит все громче, среди черных стволов возникает просвет, и вдруг лес обрывается. Передо мной залитая лунным светом деревенская площадь и сотни людей, стоящих в несколько рядов по краю широкого эллипса. Внутренний ряд составлен из одних мужчин, за ними — женщины и дети. Самые маленькие качаются на спинах матерей. На бархатно-черном фоне леса молочно-белым силуэтом выступают провалившиеся крыши заброшенных лачуг.

Барабанщики без конца выбивают одну и ту же жесткую монотонную дробь. Лоснящиеся от пота, стоят они, широко расставив ноги, над длинными барабанами и колотят по ним палочками или ладонями. Время от времени кто-нибудь делает короткий перерыв и, поплевав на кожу барабана, подогревает ее над маленьким костром. Белый свет и черные тени выписывают абстрактные узоры.