Конгревова ракета

Впрочем, что бы это ни было, текст заслуживает внимания. В нем показан (а вернее – создан) тип молодого человека, добровольно не вписывающегося в понятия и условия современной Москвы. Даже точнее так – он на некоторое время выписывается из этих условий. По вечерам одевается как гопник: спортивные штаны, лакированные туфли, ветровка «Adidas», и идет в парк заниматься физкультурой… Это нам становится понятно в первых же строках.

Дальнейшие полторы страницы (текст действительно крошечный) – обоснование такого поведения.

Герой начитан, циничен и то ли умен, то ли безумен. Шагая в парк и пугая редких прохожих, качаясь на турнике, он размышляет:

В конце концов, позволить себе одеться бездумно или вообще «никак» – роскошь в муниципальном мире. И в природе этой роскоши заключено то, что мы напрасно утаиваем от самих себя – чувство родства с третьестепенными приметами времени, кроме которых, по сути, нет больше ничего, ведь явления первой величины доживают последние промозглые деньки в лживых обещаниях и риторических фигурах.

Весь двадцатый век наиболее психически здоровые люди старались на одной невозмутимой интонации говорить и про покрой одежды, и про стать загорелого торса, и про абортивный материал, и закоулки для развития в себе такого чудесного отчуждения современник может отыскать в любом районе Москвы. Достаточно развить наблюдательность. Главное, чтобы поблизости не горела помойка, не велись дорожные работы и не шумела пьяная компания.

Можно счесть поведение героя глупым протестом, посмеяться, хотя нельзя не принять, что в этом прикиде да после физических упражнений он чувствует прилив сил, ощущает себя мужчиной. А это, пусть не в литературе, так в реальной жизни, – самое важное.

К сожалению, и Кочергин, и Зоберн в последние годы очень редко публикуются (а значит, видимо, мало пишут, так как и тот и другой востребованы, по крайней мере, в толстых журналах). А обоим, как мне кажется, есть что сказать. Кочергин большую часть времени живет в настоящей (каких мало осталось по России) деревне на краю Рязанской области, Зоберн ведет скрытную жизнь в Москве, наверняка следя за развитием или же деградацией персонажей своих прежних рассказов. Думаю, их художественные наблюдения-летописи обогатили бы нашу литературу. Сейчас же мы имеем дело с фрагментами этих летописей.

Еще один автор, обретший известность несколько лет назад, – Дмитрий Данилов.

Сначала известность его ограничивалась узким, но благодарным кругом читателей. О его книгах «Черный и зеленый» и «Дом десять» восторженно спорили в литературных кафешках, давали друг другу почитать редкие экземпляры (тиражи были крошечные). Та проза Данилова действительно заслуживала чтения и восторга – он нашел в окраинных районах Москвы особую поэтичность, каждую никчемную мелочь украшал и делал произведением искусства.

К тому же читать Данилова было легко и приятно – не очень часто в нынешней литературе встречаются писатели, способные подбирать слова так, чтобы взгляд не спотыкался, не буксовал, не отпрыгивал в ужасе или негодовании.

Но все равно те книги были для узкого круга. Широкий круг вряд ли бы понял, зачем ему (кругу) это читать. Не развлечешься, не приколешься, а удовольствие от самого процесса чтения хорошей литературы теперь способен получить далеко не каждый…

О писателе Дмитрии Данилове узнали под конец 2010 года, когда в «Новом мире» появился журнальный вариант его романа «Горизонтальное положение». Затем была издана книга, которая вошла в финал премии «Большая книга».

Роман удивительный. На мой взгляд, он очень точно показывает жизнь обычного жителя большого российского мегаполиса. Много перемещений не только по городу и его окрестностям, но и по стране (командировки), множество людей вокруг, знание разных аксессуаров, компьютерных игр и тому подобного; много услышанных слов, много зачатков мыслей, планов, идей. Но в итоге лишь усталость, и опустошение, и желание упасть на кровать – принять горизонтальное положение.

Данилов безжалостно фиксирует суету и пустоту каждого дня, выбрав для этого форму дневника. Форма архаическая, почти графоманская ныне, но именно она позволяет автору не уйти в беллетристику, не заслонить ужас, по сути, бесцельного существования увлекательным сюжетом. Создавать текст лаконичный и в то же время изобилующий деталями… «Горизонтальное положение» находится на грани документа и художественной литературы. И только язык – язык действительно талантливого писателя – говорит нам, что это настоящая проза.

Приведу цитату из романа, чтобы продемонстрировать стиль Данилова. Хотя оговорюсь, что читать «Горизонтальное положение» нужно целиком, постепенно попадая в тот круговорот существования, который попытался (очень удачно) показать нам автор: