Конгревова ракета

Основной объем книги Владимира Яранцева и посвящен этому периоду – периоду общественной деятельности Зазубрина. Редакторская работа, организация съездов, споры, статьи… История создания «Двух миров» остается читателю неизвестна, как, впрочем, и повести «Щепка», рассказов «Общежитие», «Бледная правда».

А была ли история? Можно ли действительно восстановить или хотя бы представить, как, в каких условиях, с какой скоростью создавалась первая проза Шолохова, Булгакова, Фадеева, Всеволода Иванова, Фурманова, Леонова, Бабеля? Эти молодые люди (двадцати-тридцати лет) спешили зафиксировать, сохранить то, что увидели, испытали, чувствовали в страшные и неразрешимо сложные годы Гражданской войны.

Интересно, что жестокость и белых, и красных в то время воспринималась, по крайней мере, с пониманием. На то она и война…

Но затем жестокость, да и вообще реализм, который слили с враждебным новому строю натурализмом, и уж тем более эзопов язык, замаскированный под фантастику, стали мешать. Особенно если жестокость или темные пятна касались нового строя, нового мира, нового устройства жизни.

С писателями, чуждыми этому новому устройству, вроде Булгакова, Замятина, режим зачастую поступал относительно мягко – перекрывал доступ к печати, а то и вовсе отпускал за границу. Со своими же – Пильняком, Бабелем, Зазубриным, – не церемонился – уничтожал. Удачно (по крайней мере, внешне) переживших 30-е годы – единицы. Например, Михаил Шолохов.

Действительно, внешне у него все было неплохо – хоть со скрипом (третий том «Тихого Дона»), но публиковался и под идеологические рамки в прозе не очень-то подстраивался. «Тихий Дон», первый том «Поднятой целины» – пожалуй, главные художественные свидетельства о Гражданской войне и коллективизации.

Впрочем, что бы стало с Шолоховым, не успей он опубликовать первые два тома «Тихого Дона» в середине 20-х? Не начни повествование с нейтральной хуторской жизни еще до Первой мировой (а ведь первоначально сел писать романище именно о Гражданской войне)? Не стань очень известным молодым советским писателем к первым процессам над вредителями, троцкистами и тому подобными? Короче, если бы принес из Вёшенской все четыре тома в издательство году в 35-м, что бы с ним сделали?..

Но это вопросы риторические, пресловутое сослагательное наклонение. Сложности хватало и в реальности.

Больно и как-то тяжело для психики читать, что писали тот же Шолохов или Зазубрин в прозе и публицистике в определенный период. В момент завершения «Тихого Дона», в момент написания «Гор». Как в них уживалась свобода художника и чувство ответственности советского гражданина? Чудовищное душевное раздвоение. Или не раздвоение? Может быть, поэт и гражданин могут уживаться в одном человеке? Утром и вечером ты свободный поэт, а днем – ответственный гражданин?

К чему я задаюсь такими вопросами?

По-моему, сегодня они снова стали насущными. Как в конце 20-х, как на стыке 80-х и 90-х. Происходит гражданский подъем, общество расколото, выстраивается в походные колонны друг против друга. И писатели, как уж повелось у нас, в авангарде обеих колонн. Быть аполитичным, быть индивидуалистом сделалось неприлично.

Писатели выступают на митингах, входят в общественные комитеты, подписывают открытые письма; буйно расцвела актуальная публицистика, в которой главную роль играют не публицисты и журналисты, а прозаики.

Правда, художественных произведений, отражающих нынешнее противостояние, мы не встречаем. Можно утверждать, что прошло совсем немного времени с момента, когда гражданский подъем проявился по-настоящему, но, с другой стороны, в литературе почти не запечатлены, не осмыслены девяностые годы, нулевые… И перестройка, и вообще этот переход от социализма к тому, в чем мы оказались нынче…

Интересно, что писатели (по крайней мере, очень многие писатели) чувствуют свою гражданскую ответственность, сознают свой до сих пор высокий в России статус, но проявляют их не в той сфере, к которой призваны своим талантом. Нет, они создают художественные произведения – свободные, подчас мощные, – но произведения эти так далеки от проблем действительности.

Революция и последовавшая за ней беспощадная бойня, ощущались за много-много десятилетий до 1917 года. Писатели говорили о ней в своей прозе, стихах, пьесах громче революционеров. Василий Розанов позже как раз русскую литературу обвинил в том, что она «погубила Россию». По-моему, наоборот, литература стремилась предупредить. Но вершина государственной пирамиды не желала слушать, а если ее слишком донимали, велела запретить; середина находила в журналах и книгах подтверждение своей тревоге, мыслям о том, что в государстве не все благополучно; а придавленное основание пирамиды наливалось злобой и собиралось с силами распрямиться. Пришел момент, и пирамида развалилась.