Кони и люди

Люди ходили по городу и думали, девушки смеялись. Она однажды была свидетельницей того, как одна ученица, с которой никто не разговаривал, на которую в ту минуту никто не обращал внимания, вдруг ни с того ни с сего расхохоталась. Почему она смеялась?

Как жестоко было снисходительное покровительство города: называя ее умницей, они отделили ее от всех остальных. Они интересовались ею, потому что она была умна. Конечно, она умна. Ее мозг функционировал быстро, он излучал ум. Тем не менее она была одной из «тварей» Эджли – так сказал бородатый старик, подаривший ей конфеты.

Мэй тщетно пыталась определить свое положение в свете; ей хотелось быть частью жизни, иметь свое дело, но она не хотела быть чем-то особенным, не хотела, чтобы ее гладили по головке и улыбались ей потому, что она умница.

Что такое ум? Неужели то, что она могла быстро решить задачу в школе с тем, чтобы ее немедленно забыть? Это ровно никакого значения не имело в жизни.

Торговец в Египте пожелал перевезти товар через Сахару; у него было столько-то фунтов чая и столько-то сушеных фруктов и пряностей. Предстояло решить: сколько верблюдов потребуется для этого и сколько времени. В результате короткого размышления она получала в уме цифру двенадцать или восемнадцать; и это вовсе не зависело от ума. Нужно было только выбросить все остальное из головы и сконцентрировать все мысли на задаче – вот это означало ум.

Но какое ей дело до нагрузки верблюдов? Это имело бы еще какое-нибудь значение, если бы она могла разобраться в мыслях и в душе того египетского купца, если бы она могла его понять, если бы она могла кого-нибудь понять, если бы только кто-нибудь понял ее.

Мэй стояла в кухне дома Эджли, – иногда она стояла неподвижно, словно прислушиваясь, в течение десяти минут, иногда в течение получаса. Однажды тарелка выпала из ее рук и разбилась, и это внезапно разбудило ее, а проснуться – значило вернуться в дом Эджли после долгого путешествия через горы, моря и долины; очнуться – значило возвращение к тому, откуда человек хотел бежать навсегда.

«И все время, – мысленно говорила она, – жизнь продолжала катиться, люди живут, смеются, чего-то достигают».

А потом, при посредстве того вымысла, что она рассказала Мод Велливер, Мэй вступила в новый мир, в мир бесконечного раздолья. Это ложь помогла ей понять, что если она не могла приспособиться к действительной жизни вокруг нее, то она была вольна сотворить собственный мир. Если ее замуровали и отрезали от жизни городка в штате Огайо, где ее боялись и ненавидели, – ничего не мешало ей выйти из этой жизни. Ведь эти люди не пожелают ни вглядеться в нее, ни попытаться ее понять, равно как не позволят ей проникнуть в их душу.

Ложь, изобретенная ею, легла краеугольным камнем – первым из камней, послуживших для фундамента. Она построит башню – высокую башню, на верхушке которой она будет стоять и глядеть вниз на мир, ею созданный, – своим умом. Если действительно ее ум был то, что о нем говорили Лиллиан, учительницы и все другие, то она превратит его в орудие, при помощи которого взгромоздит один камень на другой для своей башни.

В доме Эджли Мэй имела свою отдельную комнату – крохотную комнатушку в задней части с одним окошком, из которого виднелся луг, превращавшийся каждую весну в болото. Зимою он иногда покрывался льдом, и детвора приходила сюда кататься на коньках.

В тот вечер, когда Мэй сочинила новой подруге великую ложь – перекроив инцидент с Джеромом Гадли, – она поспешила домой, прошла к себе в комнату и уселась на стул у окна.

Что она сделала?

До сего времени ее приключение с Джеромом казалось настолько страшным, что она не в состоянии была думать о нем, не смела думать, и вот это старание не думать сводило ее с ума.

А теперь все кончилось. Ничего и никогда не было. Случилось совсем другое, нечто такое, чего никто не знал. Мэй сидела у окна и горько улыбалась.

«Я немного приукрасила, – думала она. – Действительно, я несколько приукрасила, но что пользы рассказывать, как все произошло. Я не могу заставить других понять. Я сама тоже не понимаю».

В течение всех недель, что последовали за тем днем в лесу, Мэй мучилась мыслью, что она стала нечистой – физически нечистой. Дома во время работы она носила ситцевое платье, у нее их было несколько штук; она меняла их два-три раза в день, а снятое с себя она не оставляла в шкафу до большой стирки, а мыла его немедленно и вывешивала сушить на заднем дворе. Ей доставляло удовольствие то, что ветер продувал сквозь него.