Кони и люди

Он произнес это так же спокойно, как если бы сказал своему соседу: «С добрым утром».

Ребенок наклонился и обхватил мою шею обеими руками; тем не менее я сумел повернуться так, что мне удалось видеть все происходившее.

Я никогда не забуду этого зрелища.

Огромный детина круто повернулся и схватил надоедливого форсуна за плечо. Какая у того была физиономия!

По всей вероятности, рыжий верзила, хотя и свихнувшийся, пользовался в городке весьма скверной репутацией, ибо паренек в пестром жилете открыл рот, его шляпа свалилась с головы, и он стоял, страшно испуганный, не произнося ни слова.

Однажды, когда я еще был бродягой, на моих глазах поездом убило ребенка.

Мальчик ходил по рельсам, хвастая перед гурьбой ребятишек и желая показать, как близко он к себе подпустит паровоз, прежде чем сойдет с рельс. Машинист давал свисток за свистком, а в близлежащем доме одна женщина стояла на крыльце, и прыгала на месте и кричала, а мальчик дал паровозу подойти еще ближе, желая еще больше похвастать, и вдруг споткнулся и упал.

Боже, я никогда не забуду выражения его лица в ту минуту, которая предшествовала его смерти, когда паровоз наскочил и перерезал его; и вот в этом салуне я увидел то же страшное выражение на лице еще у одного человека.

Я на мгновение закрыл глаза, ибо все во мне ныло, и я открыл их как раз в ту секунду, когда кулак гиганта опустился на лицо задиры.

Одного удара было достаточно – тот упал, как животное под ударом обуха.

А затем случилась самое страшное.

На ногах рыжего гиганта были огромные, тяжелые сапоги; он поднял одну ногу и со всего размаху опустил ее на плечо человека, который лежал на полу с лицом белым, как мел, и стонал. Я услышал, как хрустнули кости, и мне стало до того тошно, что я с трудом держался на ногах. Но я должен был стоять и держать ребенка; в противном случае я знал, что наступит моя очередь.

Детина между тем ничуть не горячился, он только продолжал бормотать про себя, как и раньше, когда миролюбиво стоял у бара и пил виски; но вот он снова поднял ногу, и я думал, что на этот раз он опустит ее на лицо человека на полу и совершенно уничтожит в нем всякое человеческое подобие – «сотрет всю географическую карту», как говорят боксеры.

Я дрожал, как в лихорадке, но, слава богу, в этот момент ребенок (он держал меня одной рукой за шею, а другой вцепился в мой нос так, что следы его ногтей были заметны еще на следующий день) начал реветь; тогда его отец забыл про человека, распростертого на полу, повернулся кругом, отшвырнул меня в сторону и, взяв ребенка на руки, вышел из салуна, бормоча так же, как бормотал в первую минуту, когда зашел в кабак.

Я тоже вышел, но нисколько не сохраняя вида собственного достоинства, – я крался, как вор, должен вам правду сказать. Как вор или как трус; последнее название вполне подходило ко мне – отчасти, по меньшей мере.

Стою опять во мраке, а кругом такой холод, такая мокрядь и такая черная, богом проклятая ночь, какую, казалось, могла бы породить только больная фантазия.

Мне так опротивели люди, что в эту ночь меня тошнило при одной мысли о них.

Я, пошатываясь, тащился по болотистой тропе, поднимаясь на холм назад к ипподрому, и вдруг, раньше чем я сообразил, где я нахожусь, я уже был в стойле вместе с Наддаем.

В эту минуту, находясь в теплом стойле, наедине с этой лошадкой, я испытал самое блаженное чувство, какое только ощущал когда-либо.

Я обещал другим грумам, что не уйду, а буду прохаживаться взад и вперед мимо стойл и следить за их лошадьми, но я совершенно забыл о своем обещании.

Я вошел в стойло и, опершись спиной к стенке, думал, как низок, гадок и исковеркан бывает человек.

И даже с лучшими людьми может случиться то же и только потому, что они люди и не могут быть прямолинейны и искренни умом и душой, как животные.

Может быть, вы сами знаете, что переживает в такие минуты человек.

Много чего проносится в голове.

Странные такие мелочи, которые, как вам казалось, уже давно позабыты.

Однажды, когда я был еще ребенком, отец, франтовски разодетый, взял меня с собою, – кажется, на похороны или на процессию Четвертого июля, и я шел по улице, держа его за руку. А когда мы проходили мимо вокзала, там стояла женщина. Я знал, что она чужая в нашем городе; она была разодета так, как я ничего подобного не видел и никогда до того не надеялся увидеть. Много лет спустя я стал понимать, что это потому казалось, что у нее был хороший вкус, – какой редко бывает у женщин, – но тогда я подумал, что это, наверное, королева. Я читал в сказках о королевах, и мысль о них всегда дразнила мое воображение. Какие чудесные глаза были у этой незнакомки и какие кольца у нее на пальцах!

В это время из вокзала выходит отец – он зашел туда опустить письмо или проверить часы, – берет меня за руку, и я вижу, что он и эта женщина улыбнулись друг другу – такой смущенной улыбкой, – и я с тоской в душе обернулся несколько раз и посмотрел на эту даму.