Кони и люди

Но если оно и было так, то я этого не мог знать. Я мчался что было сил и все время слышал какие-то звуки – вероятно, они происходили от дождя, падавшего на мертвую листву, и от завывания ветра среди оголенных деревьев. И что вероятнее всего – меня больше всего пугал звук от моих собственных босых ног, когда я наступал на сучок или на что-нибудь в этом роде.

Мне казалось, что как раз возле моего уха все время раздается какой-то странный, жуткий и непрекращающийся звук, похожий на тяжелое дыхание сильного человека. Надо полагать, что мое собственное дыхание отдавалось у меня в ушах. И мне слышался тот смешок, который раздался там, на чердаке, – тот самый, от которого мурашки бегают по спине. Конечно, каждое дерево, мимо которого я бежал, казалось мне человеком, готовящимся протянуть руку, чтобы поймать меня, вследствие чего я шарахался в сторону и – бух! – наскакивал на другое дерево. Я не переставал ударяться плечами о деревья, и у меня вся кожа была ободрана; при каждом столкновении с деревом мне чудилось, будто огромная черная лапа опустилась на меня и рвет мясо со спины.

Не знаю, сколько времени это продолжалось – может быть, час, может быть, пять минут. Но сколько бы то ни было – ни мрак, ни мой ужас не рассеивались, и я не мог бы, ради спасения моей души, крикнуть или произнести хотя бы один звук.

Почему я не мог, не знаю.

Может быть, потому, что в эти минуты я был женщиной и в то же время вовсе не был женщиной?

Может быть, потому, что мне страшно стыдно было, что вот – я вдруг стал женщиной, и я слишком боялся мужчин, чтобы решиться проронить этот звук? Я ничего в этом не понимаю. Это превосходит мое воображение.

Факт тот, что я не в состоянии был и слова произнести. Я снова и снова пытался крикнуть, горло мое ныло от этих попыток – но тщетно.

А потом, после того, что казалось мне вечностью, я выбрался из чащи деревьев и снова очутился на ипподроме. Я все еще, видите ли, был уверен, что черные бегут следом за мною, а потому я мчался, как одержимый.

Понятно, что, бегая вдоль беговой тропы, я добрался наконец до того конца ипподрома, близ которого находилась заброшенная бойня. Несмотря на мой испуг, я понял это по анафемскому смраду, который исходил оттуда.

Не знаю, право, как мне удалось перелезть через высокий забор, и я очутился в поле у разрушенной бойни.

И все время я пытался крикнуть и объяснить моим черным преследователям, что я мужчина, а не женщина, но ничего из этого не выходило.

Внезапно я услышал звук, походивший на хруст переломанной доски, и я решил, что они уже лезут через забор.

Я еще быстрее пустился бежать по полю, совсем как бешеный. И в эту минуту я споткнулся и упал на что-то.

Я уже говорил вам, что поле вокруг бойни было усеяно костями, которые лежали здесь до тех пор, пока не стали совершенно белыми. Там были черепа овец, коров и тому подобные прелести.

И когда я упал, то растянулся плашмя на чем-то или в чем-то холодном, белом и неподвижном.

По всей вероятности, это был остов лошади.

В таких городках берут старого одра, который приказал долго жить, вывозят за город, в поле, и сдирают шкуру, чтобы выручить за нее пару долларов.

Никакого значения не имеет, чем была эта лошадь при жизни – все лошади так кончают! Может быть, эта участь постигла много таких рысаков, как Наддай, Мой Мальчик и им подобных.

А потому я полагаю, что это был остов лошади; по всей вероятности, он лежал на спине, птицы выклевали все мясо, а дождь и ветер выбелили кости.

Коротко говоря, я упал и растянулся, сильно порезал бока и за что-то ухватился руками. Я упал как раз меж ребер лошади, и они как будто схватили меня в свои мертвые объятия. А мои руки, ища, за что ухватиться, попали в скулы черепа, и они были холодны на ощупь, как лед. Белые кости вокруг меня и белые кости в моих руках.

Новый ужас объял мою душу и проник во все фибры тела. Меня начало трясти, как – я видел однажды – собака в овине трясла крысу. Это был ужас, подобный тому, как бывает, когда вас настигает огромная волна – вы ходите по берегу и вдруг поворачиваетесь и замечаете, что гигантский вал надвигается на вас; вы бросаетесь бежать и вдруг наскакиваете на огромный утес; утес так велик и так крут, что вам через него не перелезть; а вал все надвигается, и вы знаете, что ничто в мире его не остановит. И наконец вал сбивает вас с ног и начинает вертеть, и крутить, и бросать, и рвать – и оставляет полумертвого на берегу.

Вот то же чувство испытывал я сейчас – я был почти мертв от безотчетного, слепого ужаса. Как будто чей-то холодный огромный палец давил мне на спину, буравил ее насквозь и жег огнем.

И это выжгло во мне всю галиматью о том, что я девушка.

Я вскрикнул – и чары рассыпались. Бьюсь об заклад, я испустил такой вопль, что его можно было услышать за две версты.