Конюхиада

И, перекинув булаву за плечи,

Поплёлся конюх в горестную студь.

III

Под занавесью колющих морозов,

За плетью вод из ледяных узоров,

Летит навстречу зимнему простору,

Целуя ветры и вселив раздоры,

В природную гармонию драккар.

Вонзает парус, рассекая небо,

И рвётся ввысь из оковавшей сферы

Воды и снастей, превращаясь в пар.

На сей мираж, облокотившись страшно

Об каменный уступ чернеющего кряжа,

Смотрел сквозь дымку льноволосый воин

И уповал без дрожи на холодну волю.

Но голос разума, в его душе пугливо,

Отводит бедного от края, от обрыва.

И остаётся только грохот льдины,

Нарушившей земной покой.

И обступая ледяной покрой,

Стремится сильной правою рукой

Прикрыть глаза и осмотреть раздолье,

Что кроёт горными расчёсами нагорье:

***

Острейшими пиками шпорили небо

Тринадцать уступов скалистого плева.

От белого марева резало глаз,

На фоне его ковылял тарантас.

Прищурившись так, что уж не было мочи,

Стараясь увидеть, кто держит поводья,

Льновласый заметил горбатого деда;

Тот в рясу монаха и шляпу одетый.

Чрез время, скрипя по замерзшей дороге,

Тащила кобыла уставшие ноги.

За ней волочилась тележка с монахом.

Тот, встав, поклонился и начал похабно:

– Послушай-ка мальчик, а чьи это земли? –

И воин, смутившись, ответил: "мои",

– А город, крестьянки, вино и постели?

– То дальше, полдня по дороге пройти,

Там будет распутье и сломанный знак,

Ливенцы достигнешь направо свернувши.

И правит ей честный наместник, поляк,

Что путников любит пред трапезой слушать.

Монах улыбнувшись, похлопал козлы,

Без слов приглашая проехаться вместе.

Но воин стоял и не двинулся с места.

Старик не предвидел такой немоты:

– Указам твоим не отыщешь цены,

А плата монаха – монашеский сан.

Карманы твои хоть и будут пусты,

Советом своим благодарность отдам,

Блаженство сие обретает конец,

И спину целует ночная метель.

За мной поспешает кровавый делец,

Живых отправляя в свою колыбель.

И честь обязует схватиться за меч,

Однако предвидел я лик убиенный:

Как лён распадался косой с твоих плеч,

А руки безжизненно обняли землю.

Поедем же, сын, отпусти эти долы,

Почувствуй свободу и рясу накинь.

Очисть свою душу смирением добрым,

Почувствуй, как в ней расцветает полынь.

Шалфеевый отблеск хрустального неба,

Тебя позовёт блеском Солнца на юг,

И ветры взлелеют златые посевы,

И радостью рек испарится испуг.

Ульётся лиловыми ливнями лето,

Оставив витражную грязь на лице.

И храм твой откроется влажным рассветом,

Любовь воскресая в отважном юнце.

И слово монаха затронуло воина,

Но буйной души не удастся отвлечь.

Упрямая честь обязала покорно,

Покорно и глупо схватиться за меч.

IV

Пред чёрным закатом явилась беда,

В стальных балахонах, идущая равно.

В руках сбитой твари горит булава

И лик призакрыла повязка багряна.

Льновласый ещё раз взглянул на уступы,

Свой дом не отдаст его сердце никак.

Пусть лучше ложатся на тело разрубы,

Внушают пусть гордость, и думает всяк:

"Вот это был рыцарь, защитник отчизны.

Его не сломали, ни холод, ни страх,

Он меч свой, подняв, превращается в прах,

Сам каменным гробом заткнул укоризны".

А холод вновь рыщет вопящей метелью,

Срывает горящие искры из глаз.

Несутся потоки, взрываются ветви,

Удар за ударом – клинка перифраз.

Вонзается в тело, ломая доспехи,

Целует железо горящую плоть,

И ветры, и ветры лелеют посевы,

Главой льноволосой стремятся вдохнуть.

Удар за ударом. Доспешный отходит,

Его всё лобзает взыскательный меч,

А в юноше только горит средоточье:

Жестокость и гордость, отвага и честь.

Дымящийся снег на ногах, тихий шорох.

Лишь звоном клинка отражается стон.

В глазах человечьих надежды опора

Взвивается в небо, он выстоял, Он!

И слишком отвлёкся умом в миг победы,

Беда появилась, неслышна ему,

И шут полубокий, руками своими,

Под ногу подставил льновласому сук.

***

– Серебристою иглою шьёт и шьёт мою судьбу,

Необхоженной тропою по потёмкам я бреду.

Видит солнце из окраин лазуритового дна:

Я один его встречаю у раскрытого окна.

Как ларцовыми дворцами стелется чужая жизнь:

Я смотрел из-за окраин, не боясь свалиться вниз.

Вот уж древо ногу держит, подтолкнул меня буран,

Я слетаю с этих стержней, в межпространственный вигвам.

Дайте мне рассветных далей, дайте доброго коня,

Ну, а впрочем, не пристало, мне достаточно сполна.

***

И на сим, взорвав сугробы,

Падал бедный льноволос,

Скальной бледностью покоев,

Будет юноше погост.

V

В тихой и ночной печали

Дышит сонная ладья.

Свечи капают речами,

Всё уходит в никуда.

Над безбожными крестами

Просыпается заря

И желанными плечами

Не обвита жизнь моя.

Чёрным шарканьем подножек

Раздаётся в глухоте,

Светлых пасынков тебе –

Не найти среди дорожек.

Всё в церковной суете.

Всё обкашляно тревожно.

Скука вновь гостит в воротцах,

Ливенцовский ест придел.

Мне, храмовнику, неймётся:

Интересно, что да где.

Убегаю я ночами,

Поглядеть за створки лет.

Но, однако, не встречаю

Ничего, что лило б свет.

Небеса родной Ливенцы

Застилают облака.

Звёзды только чужеземцам,

Виданы, видать сполна.

Весь мой день молчит молитвой,

В окнах льётся чепуха.

Лишь дождливою палитрой,

Всё рисует жизнь моя.

Изменился мир внезапно,

Бог забил в колокола.

Что-то громыхает ратно –

То повозка прибыла́.

***

Интересом просочился весь храмовный контингент.

Маковки монахов смотрят,