Конклав

Три патриарха Восточных церквей проголосовали следующими, за ними к урне подошел Беллини. Он повторил клятву с придыханием в голосе, а когда вернулся на место, приложил руку ко лбу и, казалось, погрузился в размышления. Ломели был слишком напряжен, чтобы молиться или размышлять, он снова наблюдал шествующих мимо него кардиналов. Тедеско, казалось, нервничал, что было для него необычно. Он неловко сбросил свой бюллетень в урну, и тот упал на алтарь, – Тедеско пришлось взять его и бросить в урну рукой. Интересно, проголосовал ли он сам за себя, подумал Ломели… Трамбле вполне мог так поступить; никакие правила этого не запрещали. Клятва говорила только о том, что ты обязан голосовать за человека, который, по твоему мнению, должен быть избран. Канадец подошел к алтарю с почтительно опущенной головой, потом поднял глаза на «Страшный суд». Трамбле явно был взволнован; он демонстративно перекрестился. Еще одним человеком, верившим в свои способности, был Адейеми, который произнес клятву фирменным трубным голосом. Он сделал себе имя в качестве архиепископа Лагоса, когда его святейшество впервые приезжал в Африку: он тогда организовал мессу, собравшую более четырех миллионов. Папа в своей проповеди пошутил, сказав, что Джошуа Адейеми – единственный человек в Церкви, который может организовать службу без усиливающей аппаратуры.

Потом Ломели увидел Бенитеза, впервые после вчерашнего вечера. Тут, по крайней мере, можно быть уверенным, что он не будет голосовать за себя. Церковная одежда, найденная для него, была длинновата. Его рочетто почти касалось земли, и он наступил на подол и едва удержал равновесие, подойдя к алтарю. Закончив голосование, двинулся на свое место, по пути иронически посмотрел на декана. Тот кивнул ему и одобрительно улыбнулся в ответ. У филиппинца есть привлекательное качество, подумал Ломели, но определить его нелегко: какое-то душевное благородство. Он может далеко пойти теперь, когда обрел известность.

Голосование продолжалось больше часа. Когда оно началось, некоторые кардиналы переговаривались шепотком. Но ко времени, когда наблюдатели опустили собственные бюллетени и последний голосовавший – Билл Рудгард, младший кардинал-дьякон, – вернулся на свое место, тишина, казалось, стала всепоглощающей и абсолютной, как бесконечность пространства.

«Господь вошел в капеллу, – подумал Ломели. – Мы изолированы от мира, сидим под замком в том месте, где встречаются время и вечность».

Кардинал Лукша поднял урну и продемонстрировал ее конклаву, словно собирался благословить Святые Дары. Потом он передал урну кардиналу Ньюбаю, который, не разворачивая бюллетени, извлек их один за другим, громко пересчитывая, затем переложил во вторую урну, стоящую на алтаре.

Далее англичанин на своем ломаном итальянском сообщил:

– Проголосовало сто восемнадцать человек.

Он и кардинал Меркурио удалились в Комнату слез, ризницу слева от алтаря, где висели папские одеяния трех разных размеров, и почти сразу же появились, неся маленький столик, который поставили перед алтарем. Кардинал Лукша положил на него белую материю и в центр поставил урну с бюллетенями. Ньюбай и Меркурио вернулись в ризницу и принесли три стула. Ньюбай отстегнул микрофон от стойки и перенес на стол.

– Братья мои, – сказал он, – мы приступаем к подсчету голосов.

И теперь, наконец выйдя из транса, конклав зашевелился. В папке перед каждым кардиналом лежал список в алфавитном порядке всех имеющих право голоса. Ломели с удовольствием отметил, что список обновили – включили в него и Бенитеза.

Он взял ручку.

Лукша извлек первый бюллетень из урны, развернул его, записал имя, передал Меркурио, который в свою очередь сделал запись у себя. Потом Меркурио передал бюллетень Ньюбаю, и тот серебряной иглой пронзил слово «выбираю» и нанизал бюллетень на красную шелковую нить. Он наклонился к микрофону и сказал легко и уверенно, как человек, окончивший частную школу и Оксфорд:

– Первый голос был отдан за кардинала Тедеско.

С каждым новым бюллетенем Ломели ставил галочку у имени кандидата. Поначалу трудно было понять, кто лидирует. Тридцать четыре кардинала – более четверти конклава – получили минимум по одному голосу; впоследствии говорилось, что это был своеобразный рекорд. Кардиналы голосовали либо за себя, либо за друга, либо за земляка. На довольно раннем этапе Ломели услышал и собственное имя и удостоил себя галочкой в списке. Его тронуло, что кто-то счел его достойным высочайшей чести. Кто бы это мог быть, спрашивал он себя. Но потом это случилось еще несколько раз, и он начал тревожиться. В условиях такого большого числа кандидатов более полудюжины голосов будет достаточно, по крайней мере теоретически, чтобы получить шансы на успех.