Конкурс красоты в женской колонии особого режима

– Есть в Мэри, что-то боевое, надежное, – сказал Корешков. – Я бы пошел с ней в разведку.

Было непонятно, то ли он посмеивается, то ли говорит серьезно. Поэтому Леднев не стал переводить.

Главным деликатесом были подрумяненные куриные окорочка. Но Мэри к ним не притрагивалась.

– Это ножки вашего Буша, – весело заметил Гаманец.

Американка сказала, что вообще не ест мяса. Закусывала моченой брусникой и подсахаренной клюквой.

– Зубы у нее, как в Голливуде, – отметил Корешков.

– Своих столько не бывает, – со смешком добавил опер.

Мэри сказала Ледневу:

– Интересно, кого еще сюда приглашают.

Михаил перевел. Первым ответил Корешков:

– Жен своих иногда привозим. Перед праздниками собираемся. Сауна у нас – как клуб. А вы думаете, зэчки тут нас ублажают? Вам кажется, что тут кипят содомные страсти? Это не так. Это просто невозможно.

Мэри удивленно подняла тонкие брови:

– Почему невозможно?

Корешков замялся, и вместе него ответил Гаманец:

– Потому что они животные.

Он не хотел высказаться так резко. У него просто вырвалось.

Леднев не знал, что делать. Перевести дословно – означало обидеть всех женщин, включая Мэри. Но та, кажется, сама поняла, что майор сказал что-то оскорбительное в адрес всех женщин. Смотрела на него неприязненно.

Повисло неловкое молчание. Мэри поменяла тему. Спросила, почему русские тюремщики носят такую же форму, как военные. Разве они имеют какое-то отношение к армии? Ей это не понятно. Во французских тюрьмах, например, персонал облачен в белые халаты. Тюрьма больше похожа на больницу.

– Это правильно, – заметил Корешков. – Многих осужденных нужно лечить.

Но Мэри даже на секунду не отвлеклась на него. Она в упор смотрела на Гаманца, ждала его ответа.

– Не я это придумал, – отозвался опер. – Но считаю, что это правильно. Военная форма – это власть.

– Власть? – переспросила Мэри. – О, да, вы – власть! И чем же вы, тюремная власть, искореняете зло, заключенное в преступной женщине?

– Справедливостью, – ответил Корешков.

– А что есть, по вашему мнению, справедливость?

– Трудно сказать, – подполковник замялся. – Наверное, это когда нет несправедливости.

– Это пропаганда и демагогия, – запальчиво воскликнула Мэри, обращаясь к Ледневу. – У них тут все основано на несправедливости и унижении. Они – рабовладельцы. Когда у тюремщика столько власти, он просто не может не чувствовать себя рабовладельцем.

– Давай сменим тему, – предложил Михаил. – Или завтра тебя не пустят сюда.

– Okay, – согласилась американка. – Тогда вы говорите, а я буду есть эту ягоду. Как, говоришь, она называется? Клуква? Брусника? Очень вкусно. И, наверное, очень полезно.

– Удивительный народ эти америкосы, – с деланной добродушной улыбкой сказал Корешков. – Считают, что перед ними все должны стелиться. Ее сюда пустили, ей тут разрешают снимать все подряд, а она еще чем-то недовольна.

– Просто не любит мужиков, презирает, я бы сказал, – прибавил Гаманец, широко при этом улыбаясь. – Не замужем, наверное.

– Между прочим, – заметил Леднев, чтобы снять напряжение, – на Западе нет колоний, как у нас. Там в основном тюрьмы. Нет воспитателей. И решеток там побольше.

– Вот-во! Переведи ей! – подхватил Гаманец.

Леднев перевел и прибавил:

– Мэри, ты хоть сделай вид, что тебе не противно. Иначе будет очень трудно дальше работать.

Но американка даже не подумала, чтобы как-то сгладить ситуацию.

– Не понимаю, – раздраженно заметила она, – почему у вас столько мужчин в женской колонии. Представьте, что творилось бы в мужской колонии, если бы там большинство персонала составляли женщины.

– Выпьем за нашу гостью еще раз, – воскликнул Корешков, наливая в рюмки. – Я ж говорю: есть в ней что-то боевое.

– Я тоже в восторге от Мэри, – неожиданно сказал Гаманец. – У нее украли духи, а она молчит.

Выслушав перевод, американка рассмеялась, только смех ее был не очень натуральным.

– С чего вы взяли? У меня ничего не украли.

Корешков мрачновато глянул на Гаманца. Как он мог разглашать такую информацию, не доложив предварительно ему, не согласовав с ним?!

– И чья это работа?

– Устанавливаем.

– Вот, когда все выяснишь, – сказал подполковник, – тогда и объявляй. А если Америка говорит, что у нее ничего не украли, значит, так и есть. Попробуй, укради у нее что-нибудь!

Настроение у начальника колонии заметно упало. Но показывать этого он не хотел. Он позвал всех в парную, уговорил Мэри забраться на верхнюю полку и начал очень аккуратно работать веничком.

Гаманец в это время охаживал веником Леднева. А Михаил думал: зачем это оперу понадобилось говорить о краже именно сейчас. Почему не подождал, когда все выяснится? Хотя чего тут голову особенно ломать? Майору нужно, чтобы гости поскорее слиняли. Только и всего. Кто знает, может, он сам эту кражу и организовал. Считай, весь день терся возле Мэри. Кто бы мог забраться в рюкзачок Мэри в его присутствии, если бы он в нужный момент не отвернулся?

– Как же ты прозевал? – спросил его Корешков.

– А черт его знает! – с досадой отозвался опер. – По ловкости рук – это работа Мосиной. А мотив… У Агеевой день рождения, двадцать лет.

– Мосина подходила к Мэри?