Конкурс красоты в женской колонии особого режима

– Ну, в общем-то, это тут ни для кого не секрет. Почему наш отряд постоянно перевыполняет план? Потому что все разбились по стабильным парам. Большинство – взаимщицы. Мало кому хочется полностью переходить в мужской пол. А тогда в поезде… Я лежала рядом с Фаей и не могла уснуть. И страшно было, и хотелось хоть как-то забыться. И вдруг чувствую, она вся горит и все ближе ко мне, все ближе. Потом осыпала меня ласками. И я отдалась, подсела на лесбие. Фая преподнесла мне постель лучше любого мужчины. И после этого стала мне необходимой. Мы ведь здесь ограничены в ласке. Хочется расслабления.

«Ну и надо учесть, что у тебя туберкулез», – подумал Леднев. Он знал, что эта болезнь резко усиливает сексуальное влечение.

В кабинет неожиданно вошла Ставская. Она была взволнована, даже встревожена. Причем настолько, что даже не пыталась этого скрыть.

– Вы уже поговорили? – спросила она, показывая этим вопросом, что разговор больше продолжаться не может.

Агеева выскользнула за дверь.

– Вас ждет Каткова, – сказала Ставская. – Она в релаксации. Ее уже привели. Я с начальником договорилась. Выслушайте ее, наберитесь терпения. Она может закапризничать – не обращайте внимания.

На выходе из отряда Леднев столкнулся в дверях с Корешковым и Гаманцом. Те направлялись к Ставской, и лица у них были против обыкновения напряженными и мрачными.

– Вас ждут в релаксации, – коротко бросил начальник колонии. И приказал стоявшему у входа надзирателю. – Проводи товарища психолога.

Леднев шел заинтригованный. Разбирало любопытство, что все-таки произошло. Отчего эти двое такие настеганные. И что так взволновало Ставскую.

А Ставская в это время металась по кабинету. Не знала, куда девать флакончик с духами. В ее распоряжении считанные секунды. Корешков и Гаманец, она увидела их в окно, уже входят в общежитие отряда.

…Накануне к ней зашла Каткова. Сказала, что американка подарила ей духи. А она с дуру польстилась, взяла. Сопровождавшая их надзорка ничего не видела. Но запах – его не скроешь. Ей могут приписать все что угодно. Вплоть до того, что это она украла.

– Чего ради она тебе подарила? – возмутилась Тамара Борисовна.

Каткова молчала.

Ставская чувствовала, что тут что-то не так. Но наводить следствие было некогда. Нужно либо фиксировать нарушение режима, либо выручать.

А сейчас она сама попадала в дикое положение. Почти наверняка кто-то из зэчек стукнул, что Каткова приносила ей эти злосчастные духи.

Тамара Борисовна положила флакон себе в сумку и тут же вынула. Если найдут там, это будет прямая улика против нее самой. Кажется, ей пришла неплохая мысль. Она положила коробочку с духами в банку растворимого кофе. И поставила банку на столик, где стояли чашки, кипятильник, сахарница, вазочка с печеньем. Вынула косметичку и стала подкрашивать губы. За этим безмятежным занятием ее и застали начальник колонии и опер.

– Томочка, давай не будем унижать друг друга, – без предисловий перешел к делу Корешков. – Выдай духи по-хорошему.

Лицо Ставской пошло пятнами.

– Какие духи? – возмутилась она. – Вы что, с ума посходили?

– Ключ! – потребовал Корешков. – Ключ от двери, быстро!

Ставская положила ключ на письменный стол. Начальник колонии закрыл дверь. Гаманец приступил к обыску. Проверил косметичку, обшарил карманы сумки, выдвинул ящики стола, осмотрел книжный шкаф. Ощупал висевшее на вешалке пальто. Безрезультатно. Теперь вся надежда была на личный досмотр. Ставская встала, подняла руки, глядя на мужчин уничтожающим взглядом. Разрешала осмотреть себя.

– Нет у нее ничего, – сказал Гаманец, не притрагиваясь к женщине. – Вчера, наверно, унесла.

– Ну, вы уроды, – с презрением сказала Ставская. – Какие же вы уроды!

Гаманец отозвался с ненавистью:

– Это ты уродка. Покрываешь осужденных. Тебя судить надо за соучастие в краже. Если духи пропали и их нигде нет, то они могут быть только у тебя. Но ничего. Мы тебя раскрутим. Это вопрос времени. Лучшей покайся, выдай по-хорошему.

Ставская заплакала.

– Если хотите от меня избавиться, сказали бы прямо.

– Томочка, не надо брать на жалость, – мрачно отозвался начальник колонии. – Это, конечно, мелочь, бабские дела. Но мы не можем не реагировать.

Ставская решительно села за стол и стала что-то писать на чистом листке бумаги. Корешков видел, что это заявление об уходе, и только сейчас вспомнил про конкурс. Без Ставской они это мероприятие провалят.

– Ладно, забыли, – сказал он, поднимаясь со стула и направляясь к двери. – Если напрасно потревожили, извини. Самая знаешь, служба такая, собачья.

Рука Ставской замерла. Действительно, не стоит торопиться. Не время ей уходить. Надо еще потерпеть. Может, быть не очень долго.

Глава 17