Конкурс красоты в женской колонии особого режима

– Давай, Лариса, мы к этому еще подойдем. А сейчас давай по порядку, – попросил Михаил. – Начни с того времени, когда все в жизни было хорошо. И вдруг…

Каткова выслушала вопрос с улыбкой. Мечтательно прикрыла глаза ресницами. Ей нетрудно было вспомнить это «вдруг». Эта часть ее прошлого стояла у нее перед глазами.

Она работает в кафе официанткой. Еще несовершеннолетняя, ей нет и шестнадцати лет. Но ее берут за внешность. К тому же она выглядит, как все брюнетки, старше своего возраста. А кафе это облюбовал «Штык» – Игорь Штыков. Приходит со своей бригадой. Все в костюмах «adidas». Не пьют, не курят. Разговаривают без мата. Заказывают в основном овощные блюда и фрукты. Изредка – рыбу. Диету держат. В разборках у кого почки были отбиты, у кого – печень, у кого селезенка.

Официантки называют «Штыка» пробитым. То есть боевой, опытный, авторитетный. В стране бардак, а он – власть. Гоняет на своем джипе, будто один на дороге. Едет на красный свет – гаишники чуть ли не честь отдают. А если кто-то не знает в лицо и машет жезлом, «Штык» сует через стекло стольник баксов и мчится дальше.

Куда спешил? К нему обращались за помощью. У кого-то угоняли машину, и он поднимал на ноги всю вою братву. В лепешку расшибался, но угнанная тачка через сутки уже стояла под окном потерпевшего. У кого-то возникали другие проблемы. Он брался решать любые вопросы. Репутацию свою оправдывал – доверие к своей власти. Как бы поздно ни приходил домой, в нужную минуту просыпался, в нем словно будильник срабатывал, и снова мчался решать чьи-то вопросы. Или на очередную разборку, с которой мог не вернуться. Он чем-то напоминал Ларисе военного. А у нее отец служил когда-то в авиации.

Рассказывая, Каткова курила одну сигарету за другой.

– Когда я родила, он пришел ко мне в роддом со своими ребятами. Сели на траве, открыли шампанское и стали отмечать. А потом были крестины. Опять было человек сорок. Все с подарками. Мне перстень преподнесли. Сыну повесили над кроваткой золотой крест. Открыли на его имя валютный счет, чтобы ни в чем не нуждался, если с его отцом что-нибудь случится. Своих детей они любят больше родителей, жен, любовниц.

А в сыновьях видят будущих соратников. И соответственно их воспитывают. Когда сыну исполнилось три года, они ели за столом, а я им прислуживала. Мне нельзя было есть вместе с ними.

Игорю и его ребятам жены были нужны, как красивые вещи. Чтобы показывать: вот, мол, чем владеем. Чтобы дети были красивыми. И чтобы кто-то встречал дома, подавал вкусный борщ. Все они были из простых семей и любили простую еду.

А я не привыкла, чтобы со мной так обращались. Устроила Игорю скандал. Думала, он что-то поймет. А он сорвался, прямо при сыне. Я стояла возле зеркала, красила губы, а он бил меня по ребрам своими кулачищами. Ребенок плакал, а я молчала, хотя Игорь сломал мне ребро. Это его особенно возмутило. Он закрыл меня в подвале особняка и требовал, чтобы я попросила прощения. Я сидела молча. Тогда он вывез меня за город и бросил на лесной дороге. По натуре, мне кажется, он не был жестоким. Но он считал себя сильным. А как можно быть сильным без жестокости? Никак нельзя.

Я чувствовала, что теряю ребенка. Кто из него мог вырасти? Такой же зверь. А Игорь чувствовал, что теряет меня. И предложил однажды уколоться. Я попробовала, понравилось. Ну, дальше пошло – поехало. Когда Игорь понял, что натворил, было уже поздно. Я подсела на иглу капитально. Ему самому теперь приходилось сыном заниматься. Летел однажды по гололеду и врезался в опору моста. Как раз той стороной, где мальчик сидел… А через месяц и сам на тот свет улетел. Застрелили его прямо возле дома. А дом подожгли. Так я осталась ни с чем. Все пропало: деньги, драгоценности, документы, вещи…

– За что ты сюда попала? – спросил Леднев.

– Грабеж. Ворвалась с другими наркоманками в богатый дом. Следствие было короткое, и суд короткий. А срок дали длинный – пять лет. Меня это оглушило. Я вообще после смерти сына жила, как в тумане, на нервах. Я не преувеличиваю, на зоне было все, что душа пожелает: водка, анаша, ханка. Азиатская колония, чего вы хотите? Трезвой я редко когда была. И вот однажды – этап из Перми. Триста новеньких. А нас в Ташаузе было больше тысячи. Но такое же количество наших уходило на этап в Пермь. Тасовали в то время контингенты, мода была такая, денег не жалели.

– Все равно вас было в два раза больше, – сказала Леднев.

– Да, но этапницы друг за дружку держались. Боялись, что мы, местные, начнем гнуть их в дугу. Менты наговорили, стравливали. Ну, мы и пошли стенка на стенку. До смерти никого не побили. Но все равно был суд. Поставили мне на деле красную полосу и отправили в Пермь. Так я узнала, что такое этап. Когда конвой материт ни за что – ладно. Но могут ни за что и под зад сапогом дать. В туалет идешь – солдат за тобой. Дверь рвет на себя, заглядывает, что ты там делаешь. Предложения всякие… Начинаешь грубить – могут сутки на оправку не выводить. Слушайте, может, я не то рассказываю? Вам это надо?