Конкурс красоты в женской колонии особого режима

Надзиратель подвел Леднева к зданию, где размещалась релаксация, и остался у входа. Достал из кармана шинели сигареты. Михаил вошел в коридор и остановился в нерешительности. Он не запомнил, в какие двери его вводили позавчера. Открыл одну из них и оказался в крохотной и совершенно пустой комнатке со странным продолговатым окном. Он подошел к этому окну и увидел Люду Каткову. Девушка сидела в кресле, глядя в маленькое зеркальце и кокетливо поправляя волосы. Она была прямо перед окном и должна была увидеть Леднева. Но она смотрела прямо на него и в то же время мимо. Михаилу стало ясно: эта комната для специальных наблюдений.

Пораженный этим нечаянным открытием, он выскочил за дверь. Коридор был пуст. Его никто не видел. Теперь он мог спокойно войти в релаксацию. Каткова встретила его рассеянным и безразличным взглядом. Леднев взглянул на то место, где было окно, и увидел странную картину. Какая-то мозаика светло-зеленого цвета. Как же ему повезло. Теперь он мог контролировать каждое свое слово, каждое движение. Но Каткова… Она-то ни о чем не подозревала. Как же дать ей знать, что она будет откровенничать не только с ним? Написать на листке бумаги? Но увидят в окно. Интересно, кто конкретно наблюдает? И что это? Обычный контроль? Или он лично кому-то здесь интересен? А может, он тут ни при чем? А кому-то интересно, как поведет себя Каткова?

Леднев никак не мог начать разговор. Не находил нужных слов. Боялся, что скажет что-нибудь не то.

– Может, угостите сигареткой?

Каткова задала вопрос тем тоном, каким обычно спрашивают женщины, когда хотят зацепить мужчину.

Михаил протянул пачку, щелкнул зажигалкой.

– В прошлый раз тебе здесь не нравилось.

– Ну, так мы сейчас совсем другим занимаемся, – отвечал девушка, пуская струйку дыма.

В близи ее лицо было немного другим. Подбородок тяжеловат, и челюсти развиты слишком сильно. Этим недостатком, как заметил Леднев, страдали многие осужденные женщины, каких ему приходилось наблюдать.

Ему почему-то вспомнилось то, что ему говорили о Ставской. Будто она получает от родителей Катковой посылки, а потом тайком, по частям, проносит в зону.

– Родители любят тебя, – сказал он утвердительно. – А ты?

Лариса удивленно приподняла брови. Кажется, этого вопроса она ожидала меньше всего.

– Я тоже очень их люблю, – сказала она, широко улыбаясь и показывая неплохие зубы. – Вы хотите сказать, что если преступница любит своих родителей, то она еще не конченная, так?

– Ты не считаешь себя безнадежной? – спросил Леднев.

– Конечно, нет.

– Но ты наркоманка.

– Ну и что?

– Наркоманы не властны над собой. Эта болезнь, как правило, неизлечима.

– У вас устаревшие сведения, – отвечала Каткова. – Излечиваются семь процентов наркоманов. И я попала в этом число. Уже семь лет стальная царица надо мной не властна.

– Ты имеешь в виду шприц?

– Он самый. Я уже забыла все ощущения от ханки.

– Что это такое? – не понял Леднев.

– Так у нас в Средней Азии называют героин. Я вообще все уже забыла, – с грустью в голосе продолжала Каткова. – Иногда мне кажется, что я никогда не жила на свободе.

Если ей хотелось тронуть Леднева, то ей это удалось. А ведь ничего, казалось бы, такого не сказала. Но интонация… Выражение глаз… Ни Агеевой, ни тем более Мосиной не удалось так быстро расположить к себе, как этой Катковой.

Рукава ее рубашки были закатаны, и Михаил неожиданно увидел на запястьях отчетливые поперечные шрамы.

– Что это? – спросил он, догадываясь, что девушка специально показала ему эти шрамы, чтобы он спросил о них.

– Вскрываться приходилось, – коротко пояснила она.

– Я смотрю, это тут у вас почти хобби, – усмехнулся Михаил.

Глаза у Катковой потухли. Она опустила ресницы и тоже усмехнулась:

– Ага, хобби. Попробуйте, может, понравится.

Обиделась. Ледневу хотелось как-то ее смягчить. Но он тут же подумал, что девушка, возможно, только этого и ждет. В чем он действительно чувствовал сейчас вину, так в том, что не прочел еще ни дело Катковой, ни приговоров. Не успел. Хотя кто знает, может, знание прошлого осужденной как раз и мешает взглянуть на нее непредвзято.

– Что-то не похожи вы на психолога, – сказала, покривив губы, Лариса. – Тонкости вам не хватает.

– Это со мной бывает, – согласился Леднев. – Говорю одно, а думаю о другом. Улетаю куда-то.

Каткова ехидно рассмеялась:

– Ну, зачем же так раздваиваться? Вы тут, на земле, кому-то нужны.

– Спрашиваю тебя про твои шрамы, а думаю, не ты ли, в самом деле, стащила духи. И из-за чего ты подралась с Мосиной. И чего ради на тебя набросилась Агеева.

– Ах, вам меня жалко, – после секундной оторопи сделала вывод Лариса. – Знаете, что мне надоело в этом зверинце? Запах. А хорошие духи – это запах воли. Успокойтесь – не я их увела. А может, их вообще никто не уводил? Об этом не подумали?

Выражение лица Катковой не оставляло сомнений, что вопрос этот она задала не для отвода глаз. Тут было о чем подумать перед сном. А сейчас особо размышлять было некогда.

– Над чем вы работаете? – спросила вдруг Каткова. – Что вас больше всего интересует?