Конкурс красоты в женской колонии особого режима

Лариса сидела с окаменевшим лицом. Она знала от Ставской, что собой представляет Гаманец, кое-что слышала о нем от баб. Знала, что майор не просто добывает информацию, чтобы владеть ситуацией на зоне. Он еще и бизнес-мент: каждый день проносит теофедрин, чай. Делает вид, что оплачивает таким образом работу своих агенток. А на самом деле большую часть теофедрина и чая передает барыгам. Им же отдает на продажу чай и тефедрин, изъятые во время обысков.

Но Каткова – это Каткова. Она сказала Гаманцу:

– Я вас понимаю, гражданин майор. Организация измены – занятие творческое. И предавать, наверно, тоже интересно. Но я вас не сдам, как бы вы сейчас меня на это дело не раскручивали.

Опер смотрел на нее очень неласково. Бурлил своей решалкой, что бы еще такое придумать. Но время уходило безнадежно. Леднев и Мэри уже маячили перед окнами вахты.

Американка сфотографировала, как Каткова выходит из зоны. Втроем они сели в заказанное такси приехали в гостиницу, где для Ларисы был заказан номер. Потом телевизионщики и журналисты повели девушку в ресторан.

Леднев и Мэри сидели за отдельным столиком. Их разговор был не для чужих ушей.

Во время конкурса Михаилу удалось подойти к Мане и перекинуться с ней парой слов. Конечно, она не знала, где похоронена Стогова, мать Мэри. Болтали, что рядом с колонией есть специальное кладбище для умерших заключенных. Но там одни номера.

– Могилу можно найти только в том случае, если назвать фамилию и объяснить, кому конкретно это нужно, – сказал Леднев.

– Как кому? – удивилась американка. – Мне нужно.

– Ты готова сказать, что у тебя здесь похоронена мать?

– Конечно. Иначе я не смогу взять хотя бы горсть земли.

– Хорошо, мы сделаем это завтра же.

Мэри благодарна смотрела на Михаила. Это было так на нее не похоже. Она сказала:

– Я пришлю тебе приглашение, как только альбом будет готов.

– Тебе не понадобится мой текст? – спросил Леднев.

Американка покачала головой. Она не собиралась изменять своим принципам. Что ж, наверное, она права. Настоящая свобода – только в одиночестве. Но ей почему-то не все равно, как они смотрят сейчас друг на друга. Он, психолог, и эта совсем недавняя зэчка.

Михаил впервые в жизни наблюдал за человеком, только что выбравшимся на свободу. Видел горькие, жесткие складки на лице Ларисы – они должны разгладиться. Если, конечно, она будет жить нормальной жизнью. Видел настороженные, холодноватые глаза – их выражение должно смягчиться. Но опять-таки, при том же непременном условии. Если все в ее жизни будет хорошо. Если ей встретится мужчина, который будет все это чувствовать и понимать. Только сохранилась ли у нее мечта о такой встрече – вот вопрос. Он поймет это сегодня. Или сегодня, или никогда. Потому, что завтра он уедет. И завтра же прилетит отец Ларисы, чтобы увезти дочь домой.

Мэри прикурила одну сигарету от другой:

– Я знаю этот тип женщины. Она носит дорогие вещи небрежно, как бы подчеркивая, что их цена не имеет для нее никакого значения. Она может придти на день рождения без подарка. Зачем, если она сама – подарок. Она считает, что все в мире должно принадлежать только ей. Она любила своего сына, но не так сильно и нежно, как пыталась изобразить это перед своим мужем. По-моему, половой акт никогда не имел для нее природной цели. Если бы я не подарила ей духи, она обязательно украла их у меня и не сидела бы сейчас здесь. А если бы сейчас не было тебя, она крутила бы с этими мужиками направо налево. Она испытывает к тебе большое чувство благодарности. Но как только она расплатится с тобой, то сразу потеряет к тебе всякий интерес. Я проанализировала твои рассказы об этих зэчках. Ты обратил внимание? Мосина дважды вскрывала вены ради Катковой. А сама Каткова? Ради кто-то – ни разу. Только ради себя.

– Браво! – воскликнул Леднев. – Если все это отразится в твоих снимках, я тебе проиграл.

Мэри рассеянно помешала ложкой в чашке с кофе и сказала:

– Ты понял не совсем то, что я хотела сказать. Главной в моем альбоме будет не Каткова. Я это раньше почувствовала. А сегодня в этом только убедилась. Главной будет Брысина. По-моему, я тебе уже говорила: женщину можно как-то понять, если она совершила убийство в состоянии самообороны или аффекта. Любое другое преступление ей непростительно.

Глава 25

Весть о том, что этапниц выпустили из карантина, разнеслась по колонии. Зэчки прильнули к решеткам локалок. Высматривали, нет ли бывших подруг и просто знакомых.

Многие узнавали Консуэлу, приветствовали ее, спрашивали о самочувствии. Королеве карманников ничего не стоило объявить Мосину стукачкой. Через минуту эта весть разнеслась бы по всей колонии. Но она только прошипела на ухо Фаине:

– Мне даже идти рядом с тобой западло.

Фая шла, не поднимая головы. Почему она не сказала о своем позоре на конкурсе? Что ее остановило? А теперь поздно. Консуэла устроит ей разоблачение, как только они придут в отряд. А дальше… Дальше ее ждут, скорее всего, подушки. Стукачек обычно душат. Никакого крика и никакой крови.

– Не вздумай заступаться за меня, – сказала Фая Агеевой.