Конные и пешие

Петр Сергеевич подошел к окну, задумался, потом взглянул на часы: начало одиннадцатого, звонить Николаю Евгеньевичу еще можно. Как воспримет Суржиков его звонок?.. Они встречались изредка на различных совещаниях, перебрасывались незначительными словами, их отношения были ровными, взаимно доброжелательными. Вот ведь странно: столько лет прошло с их знакомства, но никогда они друг другу не напоминали, где и при каких обстоятельствах встретились; лишь однажды, когда Петр Сергеевич появился в Москве, только начал работу в министерстве, Суржиков сказал:

— А жаль, Петр Сергеевич, что мы не вместе. Я ведь приглашал тебя в науку.

Валдайский отшутился:

— Ну что поделаешь, я неисправимый практик.

Петр Сергеевич стоял у окна, размышлял: что сказать Суржикову о Кондрашеве? Во всех справочниках говорилось: Кондрашев погиб в сорок первом, да и Вера об этом рассказывала, она и подарила Петру Сергеевичу сборник со статьями Кондрашева; Петр Сергеевич прочел их. Конечно же, это был мудрый человек, и расчеты его были интересны, особенно убедительна была формула выхода ракеты из околоземного пространства. Странно, что его книжка не попала в руки тех, кто уже всерьез начал работать над реактивными двигателями. А может быть, Кондрашев не хотел этого? Он строил мосты, и это было главным делом его жизни, все же остальное — побочным.

Петр Сергеевич прикрыл глаза, чтобы припомнить много раз виденную им фотографию Кондрашева, и в памяти всплыло худое, нервное лицо. Петр Сергеевич подумал: я ведь встречал людей с такими лицами, они, как правило, бывали фанатично преданы делу, могли вкалывать и по «тридцать часов» в сутки, когда же остывали к своей работе, их ничем нельзя было заставить снова заниматься ею. Не из их ли числа Кондрашев?

Когда Петр Сергеевич спрашивал о нем Веру, она отвечала: «Что за человек? Наверное, такой, какими были все тогда. Мы ведь, Петя, странно жили, ты же знаешь, очень странно: были поглощены глобальными идеями и мало думали о себе. Иногда мне казалось, для него вообще не существует понятия времени и расстояния. Походный человек…» И еще она сказала: «Странно, но так часто бывает: юношеские бредни становятся серьезным открытием, а то, что было дальше… Может быть, это потому, что молодые ни на что не оглядываются, у них нет робости перед авторитетами, а сами авторитеты, как и все люди, часто приходят в тупик. Вот ведь что оказывается на поверку: утопии более реальны и актуальны, чем умеренно разумные планы».

Он тогда ответил ей: где-то читал или слышал восточную мудрость — мол, молодость мчится на коне, потому ей и не страшны препятствия, а старость плетется пешком и осторожно выбирает дорогу… Конные и пешие. Она смеялась, отвечала: может быть, и так.

Петр Сергеевич пытался понять: мог ли такой человек, как Кондрашев, уйти к немцам и работать у них? Война огромна, вмещает в себя многое, на ней разные бывали превращения, да ведь и человек огромен, глубины его порой непознаваемы. Петр Сергеевич уже давно усвоил: все приносит свои плоды — и доброе и злое, но дело в том, что ты выбираешь для себя. Пройдя через фронт, лагерь, тяжкую работу, он знал, что существует как бы две орбиты человеческой жизни: одна — внешняя, движение по которой определяют события, независимые часто от человека, другая — внутренняя, где человек сам выбирает свои действия, и это составляет его главную суть. Порой эти орбиты не совпадают, внутренняя противостоит внешней, это и есть борьба человека за самого себя — одно из тяжелейших условий жизни, она бывает болезненна, предполагает сопротивление и несогласие со многими обстоятельствами; стоит покориться, безвольно отдаться на волю случая, то есть прекратить борьбу, как наступит облегчение, но оно лживо, потому что в нем теряется индивидуальное, растворяется личность. Вот на это-то и идут кто послабее и тогда теряют самих себя, превращаясь в исполнителей чужой воли, а он всю жизнь противился насилию, старался не только сохранить, но и утвердить свое «я»… А вот что могло случиться с Кондрашевым? Петр Сергеевич понимал, что с исчерпывающей ясностью он не может ответить на этот вопрос. Здесь могли быть одни догадки, но ведь не догадок и предположений ждет от него Вера. Да, надо просить Суржикова; у того есть знакомства с теми, кто работает на космос, и если Николай Евгеньевич захочет, то все выяснит…

Петр Сергеевич решительно снял трубку, набрал домашний телефон Суржикова, ответила жена, неприветливо, но, когда он назвался, обеспокоенно сказала:

— Минутку…

Густой, бархатный голос Суржикова зазвучал в трубке:

— Слушаю тебя, Петр Сергеевич. Сколько лет, сколько зим…

Петр Сергеевич изложил свою необычную просьбу.

— Кондрашев, — задумчиво произнес Суржиков, но тут же заговорил уверенно: — Да, да, конечно, читал… Но большой у меня веры в эдаких умельцев нет, тут у нас популяризаторы слишком им большое значение придают. Да ведь и сказки о разных кудесниках живучи. Впрочем, все бывает, все. Но я доверяю лишь специалистам, а не дилетантам.

— Сейчас не в этом дело…