Конные и пешие

— К черту! — еще раз в гневе повторила она. — Я немедленно уйду из института… Немедленно! Если вы еще раз позволите себе командовать… Если вы… — Она чуть не задохнулась, увидев, как почему-то вприпрыжку, словно спасаясь, бежит от них по коридору Сенька Верста. — Почему вы бросили под колеса Бодрова?.. У него двое детей, у него семья… Это ведь вы, вы заставили его писать на Суржикова. А теперь он вам не нужен? Если вы его вытурите в Тулу, я и часу не останусь здесь…

Она отчетливо увидела испуг в его черных, непроницаемых глазах; наверное, Ворвань не только не ждал от нее такого, но никогда не слышал подобного, привык — все ему сходило с рук.

— Успокойтесь, — проговорил он.

Но она уже поняла, почему так разбушевалась, она помнила, каким Алеша был в гневе, и почувствовала: а ведь он ей не простит, если она не кинется на защиту Бодрова… она это хорошо почувствовала.

— Я не успокоюсь, пока не услышу от вас, что Бодров остается в институте!

Она прекрасно понимала, какими неожиданными для Ворваня были ее слова, в них были непримиримость и отчетливая угроза публичного скандала, а этого такие, как Ворвань, боятся, их битвы всегда скрыты внешней добропорядочностью. Аня сразу ощутила — попала в цель.

Ворвань тяжело сглотнул, сказал:

— Хорошо. Он останется в институте.

«Вот так-то!» — подумала она и отвернулась от Ворваня.

Глава седьмая Вынужденная мера

Все эти дни Алексей с нетерпением ждал приезда отца; чем больше он думал над предложением Ханова, тем яснее становилось: оно разумно, и отказаться от него — значит сделать ошибку. Нет, он вовсе не поставит под удар отцовскую идею, за эти четыре года своего существования их группы доказали свою необходимость, ребята многому научились, и Алексея легко будет подменить. Аню он в свои планы не посвящал, считал — рано, да и никаких особых сложностей не будет, если он станет работать неподалеку — три часа езды от Москвы.

Петр Сергеевич вернулся в пятницу, шофер из аэропорта сразу же отвез его на работу, и домой он приехал только вечером, но Алексей уже знал о его приезде, ждал.

Мать наварила пельменей, они были в доме праздничной едой, отец очень любил их, всегда хвалил, и она гордо вскидывала голову, отвечала: «Ну, дак я все-таки уралочка».

Отец сначала прошел в ванную, принял душ, вышел посвежевший, но все равно было заметно, что поездку он провел нелегкую: мотался больше двух недель по заводам. Он сразу об этом и заговорил:

— Плохо у нас, Алеша, плохо… То, что мы пошли путем переоснащения, — это верно. Трудно, но верно. Да, кстати, тут у нас есть и новость хорошая. Утвердили фирму. С этим полный порядок. Будем комплектовать. И здание получим, и деньги. Потом вернем государству. Как обещали…

Новость и в самом деле была прекрасная, она обрадует ребят, ведь ждали такого решения давно; каждый теперь получит свое законное место.

— Радоваться надо, отец. А ты хмуришься.

— Я радуюсь и печалюсь, — усмехнулся он. — То, на что я насмотрелся сейчас, — беда. Вроде бы и прежде видел, да за текучкой все как-то мимо проходило. Заволокитили все, забюрократили, такой клубок сплели — и не распутаешь.

Петр Сергеевич, обжигаясь, ел пельмени, мать тревожно молчала, глядя на него.

— У меня же под боком развелось чиновников… Я на одном заводе спрашиваю: почему вы то-то и то-то делаете? Никто от вас, мол, такой отчетности не просил. А мне: извините, Петр Сергеевич, вы и просили. И суют документ из министерства. Сколько всяких разных начальников, каждый на свой манер задачу понимает, каждый черт знает что творит, а контроль над ними утрачен. И завод этой бумажной чертовщиной, как паутиной, опутан. Да тон у каждой бумаги такой: вынь да положь, а то голова с плеч. Паршивый я руководитель, коль не мог контролировать своих же чиновников. Разгонять нужно их, как можно больше разгонять: Это же надо, какая у нас сейчас мода: чем больше чиновников в главке, тем он, мол, солиднее. И каждый себе ставки выбивает. Я вроде бы и не выбивал. Но другим давали, дали и мне. А завод, как говорил Борис Иванович, он не маленький, его за ручку на горшок водить не надо. А то дребедень какая-то идет: мы с завода спрашиваем, а работать ему не даем. Там — запрет, тут — стена или преграда. Только и знаем орем: не сметь! И еще: давай, давай! Нужна свобода действий директорам, инженерам. Чем больше у них будет свободы, тем легче с них спрашивать…

— Да что ты, отец! Ведь об этом почти все директора вопят. И не первый год!

— И я вопил, когда на заводе был… Вопил! Но одного вопля мало. Нужно не слово, а дело. Думаю: мы отжили. Вот эта наша министерская структура с огромным чиновничьим аппаратом — сейчас тормоз. Да, все, все понимают. Но молчат. Одни — потому что их это устраивает. Другие… ну, разные причины. Буду думать, буду писать записку в правительство…

Отец закурил, мать собрала тарелки, отошла к мойке.