Конные и пешие

Алексей смотрел на побледневшее лицо отца, ему стало пронзительно жаль его, измученного, уставшего. Алексей понимал: после истории с Хановым отец сразу же ринулся ворошить дела на подведомственных заводах, и теперь взгляд его стал острее, он не хотел больше ни в чем проигрывать и придирался ко всему и прежде всего к самому себе.

— Я встречался с Хановым, — тихо сказал Алексей.

— Я знаю, — кивнул отец. — И о том, что он тебя на главного тянет, тоже знаю. Но мы сегодня об этом не будем… Я должен подумать.

Алексей взял сигарету, вздохнул:

— Не мне тебе говорить: все бывает. И такое, как с Борисом Ивановичем. И еще похлестче. Но ты зря все тащишь на себя. Зря винишь себя. Тот же Ханов сказал мне: твоя беда в том, что ты к себе бескомпромиссен. Ты такой со студенчества…

— Он ошибается, — тихо сказал отец. — Если это так, то все случилось позже…

Алексей удивился его необычному голосу, он не просто сделался глуховатым, в него вплелась нота боли.

— А когда?

Отец сглотнул, помолчал, ответил:

— В сорок девятом.

Алексей смотрел на него, потрясенный; отец никогда об этом не упоминал; вся та страшная история, которую Алексей пережил мальчишкой-девятиклассником, пережил спустя много лет после самого происшествия, находилась где-то в такой далекой дали, что казалось, никогда не сможет войти даже слабым отголоском в настоящее.

Отец провел рукой по лицу, произнес неторопливо:

— Я тогда понял: если ты повинен в одной беде, то и в другой тоже… Цепная реакция несчастий возникает от неумения понять людей и признать свою вину. Вот после чего стал непримирим к себе. — И горестно усмехнулся: — Но в этом нет ничего хорошего, сын.

Алексей вздрогнул, посмотрел на мать: она стояла у мойки и мыла посуду, спина у нее была прямая.

Из Липецка пришел ответ на их запрос; в письме сообщался адрес и телефон Виктора Гавриловича Синькова, правда, то был другой адрес, не тот, который был написан полудетским почерком на выгоревшей бумажке.

— Слава богу, он жив, — обрадовалась Вера Степановна.

— Я поеду к нему в субботу, — сразу же решил Алексей. — Тут ведь недалеко.

Он позвонил в Липецк, Синьков оказался дома; коротко объяснив, в чем дело, Алексей попросил разрешения приехать к нему.

— Да в чем вопрос? Подъезжайте, если так, я в дому целый день, — ответил хриплый голос.

Анна, узнав, что Алексей собирается в Липецк, попросила:

— Возьми меня с собой. Я давно нигде не была.

Он обрадовался, подумал: вот и поговорим, как нам дальше жить. Это даже лучше, когда в пути: все московские заботы останутся на время позади, и ни в чем не будет помехи.

— Имей в виду — ехать в пятницу. Ночь в поезде, оттуда постараемся самолетом.

— Ну и чудесно! А то живу в каком-то жестоком однообразии: из дома — в институт, из института — домой. Даже не отдыхала в нынешнем году.

Солнечной праздничностью встретил их этот город, они ощутили ее сразу, едва сошли на перрон вокзала после ночного поезда. Они не торопились отыскивать дом Синькова: взяли у вокзала такси, поехали к центру города, шофер указал на гостиницу, стоящую на холме, посоветовал там позавтракать. Тут же, на холме, рядом с тяжелыми, казенной постройки, зданиями возвышался старинный собор, а внизу чернели огромные осокори, густо сплетая в сложный узор корявые ветви. Хоть до парка было не так близко, расстояние скрадывалось прозрачностью воздуха, а черноту деревьев оттеняла широкая, покрытая льдом река, лучи солнца, отражаясь от голубых луж, образовывали золотистое марево, и сквозь него с трудом проглядывался другой берег: волнами уходящие вдаль темно-зеленые леса, меж ними заводские дымы, справа — мост, по нему двигались крохотные автомобили. Тут, на холме возле собора, было безветренно, на припеке таял снег, и срывались капли с длинных сосулек, дробно били по жестяному карнизу; в их перестуке слышалась призывная и в то же время насмешливая барабанная дробь. Алексей обнял Анну, и они стояли так долго, глядя на открывающийся простор.