Коновницыны в России и в изгнании

Наконец назначено время и место нашего перехода через границу. Мы должны сдать оружие, большую часть лошадей и обозы. Нам будет отведена в лесу территория, где не так холодно. В жилых помещениях нам расквартировываться запрещено.

Безоружные, изнуренные, оборванные, мы покидаем последние русские пределы, всеми оставленные, презираемые за то, что предпринимали невероятные усилия освободить свою родину от власти международной организации, которая, так кстати для всего мира, разрушила мощь России, разъедая её вековые моральные устои.

Мороз 35 градусов Реомюра… Ночь… Отблеск Северного сияния освещает небо. Невольно вспоминаются обстоятельства, при которых я его видел в первый раз…

Через несколько часов утомительного перехода, мы наконец останавливаемся в предоставленном нам лесу.

У нас нет лопат, чтобы рыть землянки: мы разводим костры. Садимся вокруг. Каждый стремится сесть, как можно ближе к огню. Когда лицу очень жарко, а спина мерзнет, поворачиваемся к огню спиной. Таким образом мы постоянно крутимся вокруг костра, кто-нибудь от усталости падает и засыпает, вскоре опять просыпаясь от холода или оттого, что у него горит шинель. От копоти огня лица у нас стали чёрными, а в шинелях образовались дыры.

Питались мы блинами, которые приготовляли из американской муки на жестянках от консервных банок. Несколько лошадей, которых нам оставили, обросли от холода длинной шерстью.

Начали появляться больные. Через две недели пребывания в теплых леммах, эстонцы нам позволили расквартироваться по хуторам. Пройдя 40 вёрст, мы остановились около местечка Изак, в имении «Зонне».

Я помещаюсь в комнатах для рабочих с капитаном Фольбертом, офицером лейб-гвардии Семёновского полка и доктором химии Боннского университета. С нами его денщик. С капитаном не скучно, у него запас воспоминаний и рассказов. Мы спим на досках, под которые положены дрова, а на досках соломенные матрацы. Керосиновая коптилка тускло освещает по вечерам наше помещение.

Случаи заболеваний увеличиваются. Многие умирают. Это сыпной тиф. Вскоре заболел наш доктор, а за ним и сестра милосердия.

После сильного жара теряю сознание… Ни времени, ни места, ни окружающей жизни я не осознаю… Единственная связь с жизнью это какая-то тоненькая нить, которая привязывает к этим тяжёлым ударом молота (очевидно сердца…). Ещё несколько ударов, нить оборвётся и тогда наступит покой и свобода… Ни света, ни тени, ни холода, ни тепла… Никаких образов или воспоминаний… Как долго это продолжается, я не знаю… Наконец вижу какие-то тени… Обрывки мыслей, которые я воспринимаю как действительность: приезжаю поздней ночью и осторожно, чтобы не разбудить, ставлю ящик с бутылками коньяка под кровать. Засыпаю… Открываю глаза, вижу знакомые лица, день: вот денщик капитана. Я прошу его достать ящик из-под кровати и дать мне выпить коньяк с горячим молоком. Он на меня удивленно смотрит и это меня сердит. Ведь я ещё слаб и сам не мог достать ящик, а мне никто не хочет помочь…

Медленно поправляюсь… За стеной пастор читает молитву: умер помещик.

Уже узнаю всех: старшего брата, вызванного телеграммой, капитана, который тоже выздоравливает. Появляется аппетит. Узнаю, что прошло больше 20 дней, с тех пор, как я заболел.

К нам приносят новых больных и наша комната уплотняется. Их кладут на солому, на пол. Одни умирают, а другие поправляются.

Мёртвых складывают на крыльце в ожидании подходящего количества для общей могилы. Земля сильно замерзла, и рыть каждому могилу не рентабельно. На крыльце помещается также бочка, служившая уборной для выздоравливающих.

Ещё очень слабые выздоравливающие в темноте часто спотыкаются и падают на обледенелые трупы. Им стоит больших трудов опять подняться на ноги.

Брат тоже заболел. Весь день и ночь раздаются стоны: «Воды… водицы… братцы, умираю…» Или кто-нибудь бредит. Часто больные выбегают из помещения и вскоре, ослабев, падают или на крыльце, или в парке, в снег. Тогда мы, выздоравливающие, с большим трудом возвращаем их на место. Один в бреду подошел к окну и с криком «французская кухня приехала» упал, разбив головой стекло. От пореза у него потекла кровь…

У многих больных появлялись гнойные волдыри на голове или на теле. Им их перевязывали тряпками, так как бинтов не хватало. В бреду они их срывали. Обыкновенно такие всегда умирали.

Рядом со мной лежит прапорщик. Ему вдруг стало очень плохо: он стал дрожать всем телом. Позвали сестру милосердия. Она пришла со шприцем камфоры. Единственная игла была очень тупая. Она долго не могла сделать укол. После вспрыскивания ему как будто стало лучше, но он не переставал дрожать мелкой дрожью. Мы с выздоравливающим братом и двумя соседями сели около него. Он на нас посмотрел грустными глазами и попросил: «Держите меня, а то я улечу». Чтобы его успокоить, мы взяли его за руки. Он как будто успокоился. Сидя около него, мы задремали. Когда мы проснулись, он был уже мёртв…

Начинается весна. Снег быстро тает. Эпидемия исчезает. Днём открываем окна. Кругом леса… По вечерам слышен ток тетеревов…