Консерватизм в прошлом и настоящем

Ф. Ю. Шталю воззрения Галлера казались архаичными. Правда, его резкая критика швейцарского правоведа объяснялась не только принципиальными разногласиями, но и интеллектуальным соперничеством. Шталь в своих трудах пытался синтезировать католический принцип авторитета, развитый консерваторами-теократами, с принципом свободы, как он понимался в протестантской религии. Фактически речь шла о том, чтобы очистить столь близкий сердцу консерваторов принцип авторитета от крайней религиозной нетерпимости, характерной для де Местра и де Бональда, и сочетать монархическую власть с элементами конституционализма. И все же де Местр был ближе Шталю, чем Берк. Местровское обоснование легитимизма, на его взгляд, «самое истинное, исчерпывающее и простое»^{73}. Восхваляя Берка за опыт, практицизм, решительную борьбу против Французской революции, Шталь полагал, что Берк «гораздо менее ценен, когда речь идет о спекулятивном обосновании, здесь его не сравнить с де Местром»^{74}. Кроме того, Берк готов оправдать революцию, если она исторически, по его мнению, мотивирована (т. е. 1688 г.), для Шталя это уже слишком. Несмотря на критику Галлера, Шталь тоже считал необходимым сохранить сословно-корпоративное представительство средневекового типа.

При всем своеобразии американского консерватизма в нем можно обнаружить определенные параллели с европейскими разновидностями этого явления. Долгое время американским исследователям и идеологам было свойственно стремление отмежеваться от консерватизма как идеологии и политики, чуждой исконному демократизму США. Проповедуя исключительность американского пути исторического развития, они утверждали, что в Новом Свете нет места крайностям революции и реакции^{75}. Такой взгляд особенно четко отразился в концепции американского ученого Л. Харца. Главной чертой американского общества, не знавшего феодализма, он считает изначальный либерализм, поэтому в США отсутствует та революционная традиция, какая сложилась в европейских странах, где глубоко укоренившиеся феодальные отношения были опрокинуты буржуазными революциями, а там, «где не было Робеспьера, нет места и для де Местра»^{76}.

Иного взгляда придерживается американский исследователь консерватизма К. Росситер. Он обнаруживает зачатки консерватизма еще в колониальном периоде американской истории у пуританской олигархии, во многом определявшей духовную жизнь колонистов, у американских тори и консервативных вигов, следовавших британским образцам: «Решительные консерваторы были еще до Джона Адамса, а преуспевающие правые еще до федералистов». В самой американской конституции Росситер видит «триумф консерватизма»^{77}, но не реакции. С ним согласен и другой американский автор П. Вирек: «…наша конституция представляет беркианскую, а не реакционную ветвь консерватизма»^{78}.

Принципиальная особенность американского консерватизма определяется тем фактом, что он созрел на почве преимущественно капиталистических отношений. В международном контексте генезиса консерватизма американский пример подтверждает, что природа консерватизма шире, нежели феодально-абсолютистская реакция, что консервативный потенциал заложен уже в раннем капитализме.

Ключевыми фигурами американского консерватизма периода становления США считают двух из «отцов-основателей»: Дж. Адамса (1735–1826) и А. Гамильтона (1757–1804). Первого из них связывают с умеренной ветвью консерватизма. Наряду с Д. Мэдисоном Дж. Адамс, по словам П. Вирека, был сторонником промежуточной линии между «джефферсоновской демократией и гамильтоновской аристократией»^{79}. Что же касается Гамильтона, Росситер пишет о нем так: «Ни один американец не стоял столь беззаветно за правление мудрых, добрых, богатых»^{80}. За склонность к монархическому образу правления и наследственной аристократии он даже относит Гамильтона к числу реакционеров.

Если Дж. Адамса можно в известной мере поставить в один ряд с европейскими консерваторами, а точнее сказать — с Берком, то для Гамильтона европейские мерки менее уместны. «В основе политических взглядов Гамильтона, — отмечал американский ученый В. Л. Паррингтон, — лежала традиционная психология тори». Но вместе с тем он, по словам того же Паррингтона, «проявил ясное понимание характера экономического переворота, которому предстояло превратить Америку из Страны аграрной в индустриальную; призывая государство способствовать такому развитию, он указал путь, по которому Америка идет до сих пор»^{81}.