Консьянс блаженный. Катрин Блюм. Капитан Ришар

— А! Это вы, дорогой господин Бернар! Бог мой, до чего вы бледны!

— Вы находите, мамаша? — спросил молодой человек. — Ну что же, для того я и хочу выпить — вино возвращает цвет лицу.

— Но вы же нездоровы, господин Бернар! — настаивала на своем мамаша Теллье.

Бернар пожал плечами и вырвал у нее одну из бутылок.

— Давайте скорее! — сказал он.

И, поднеся бутылку ко рту, принялся пить прямо из горлышка.

— Господи, помилуй! — воскликнула в изумлении трактирщица, глядя, как он пьет таким странным образом, столь не соответствующим его обычному поведению. — Вы же причиняете себе вред, дитя мое!

— Хорошо! — произнес Бернар, садясь и со стуком ставя бутылку на стол. — Оставьте мне ее, ведь кто знает, подадите ли вы мне еще когда-нибудь другую.

Изумление мамаши Теллье все нарастало; забыв о других клиентах, она занялась только молодым человеком.

— Но что же у вас стряслось, дорогой господин Бернар? — упорствовала она.

— Ничего. Подайте только мне перо, чернила и бумагу!

— Перо, чернила и бумагу?

— Да, и поскорее.

Мамаша Теллье отправилась выполнять его просьбу.

— Перо, чернила и бумагу, — повторил совершенно опьяневший Моликар, приканчивая третью бутылку Молодого и Бобино. — Но простите, господин нотариус, разве ходят в кабачок, чтобы заказать перья, чернила и бумагу? Нет! В кабачок приходят, чтобы заказать вина.

И, словно подавая пример, он потребовал:

— Эй, вина! Мамаша Теллье, еще вина!

Хозяйка поручила Бабетте обслужить Моликара, а сама, подойдя к Бернару, выложила перед ним на стол все три необходимых ему предмета.

Бернар поднял на нее глаза и заметил, что она одета в черное.

— Почему вы в трауре? — спросил он.

Женщина побледнела в свою очередь и произнесла прерывающимся голосом:

— О мой Бог! Разве вы не помните, какое великое горе на меня обрушилось?

— Я сейчас ничего не помню, — сказал Бернар, — так почему же вы в трауре?

— Вы же знаете, дорогой господин Бернар, ведь вы же присутствовали на похоронах, что я ношу траур по моему бедному сыну Антуану, скончавшемуся месяц назад!

— Ах, бедная женщина!

— У меня никого не было, кроме него, господин Бернар, он был моим единственным сыном, и, тем не менее, Господь взял его у меня. О, как мне его не хватает! В течение двадцати лет мать была неразлучна с сыном, и вдруг его больше нет!.. Что делать? Плакать! И я плачу, что же вы хотите? Что потеряно, то потеряно!

И несчастная женщина разрыдалась.

Именно эту минуту выбрал Моликар, чтобы затянуть песню; то была его излюбленная песня, своеобразный показатель того, сколько жидкости может вместить человек.

Было известно, что, когда наступала последняя стадия его опьянения, он начинал петь:

Если у меня в саду Рос бы виноград…

Эта песня, которая оскорбляла горе мамаши Теллье, — горе, столь тронувшее Бернара, несмотря на напускное его равнодушие, — заставила парня встрепенуться, словно его сердце уязвило новое и неожиданное страдание.

— Замолчи! — крикнул он.

Но Моликар, не обратив на запрет Бернара никакого внимания, запел снова:

Если у меня в саду…

— Замолчи, тебе говорят! — крикнул молодой человек, сделав угрожающий жест.

— А почему это я должен молчать? — спросил Моликар.

— Ты разве не слышал, что сказала эта женщина? Не видишь, что перед тобой мать, оплакивающая потерю сына?

— Это верно, — согласился Моликар, — я буду петь совсем тихо.

И он продолжал вполголоса:

Если у меня в саду…

— Ни тихо, ни громко! — закричал Бернар. — Замолчи или уходи!

— О! — ответил Моликар. — Хорошо, я уйду… Я люблю кабачки, где смеются, а не такие, где плачут. Мамаша Теллье, мамаша Теллье! — позвал он, ударив кулаком по столу. — Получите плату.

— Ладно, — сказал Бернар, — я сам заплачу, только оставь нас.

— Прекрасно! — восхитился Моликар. — Это меня радует.

И он ушел, хватаясь за деревья и распевая все громче по мере удаления от кабачка:

Если у меня в саду Рос бы виноград…

Бернар с глубоким возмущением поглядел ему вслед. Затем он повернулся к продолжавшей плакать хозяйке.

— Да, вы правы, мамаша Теллье, что потеряно, то потеряно, — сказал он. — Знаете, мамаша Теллье, я хотел бы поменяться местами с вашим сыном: чтобы он был жив, а я — нет.

— О! Храни вас Господь! — воскликнула добрая женщина. — Вы, господин Бернар?!

— Да, я, клянусь честью!

— У вас такие хорошие родители! Ах, если бы вы только знали, какое горе для матери потерять своего ребенка, то не стали бы выражать такое желание!

Все это время Бернар пытался что-то писать, но бесполезно: рука его дрожала и он не смог написать ни одной буквы.

— Нет, я не могу, не могу! — воскликнул он, ломая перо.

— И в самом деле, — заметила женщина, — вы дрожите как в лихорадке.

— Знаете что, — продолжал Бернар, — окажите мне одну услугу, мамаша Теллье!

— Охотно, господин Бернар! — воскликнула хозяйка. — Какую?

— Отсюда до Нового дома, что на дороге в Суасон, рукой подать, не так ли?

— Да Господи, за четверть часа можно дойти, если идти быстро.

— Тогда окажите мне дружескую услугу… простите, что я затрудняю вас…

— Говорите, говорите!