Конспект

— Философствуете, Горелов? — Он оскалился, как прошлый раз, когда сообщил, что с Новиковым я разминулся. — Работать надо, а не философствовать.

...Сталин думает за нас — промелькнуло мгновенно...

— Вот что, Горелов, — выйдите в коридор и там подождите. Мы вас позовем. Только не вздумайте отлучиться.

Слышал как младший запер дверь.

Что там происходит? Советуются? Вряд ли: старший достаточно умен, чтобы не нуждаться в советах этого красавчика, разве что обязан. Звонит начальству, и решается моя судьба. Никто меня не держит, не сторожит, кажется — могу уйти на все четыре стороны, а не уйдешь: невидимые цепи не только держат в этом коридоре, но и сковывают и направляют, как вожжи лошадь, нашу жизнь. Какая же тут свобода? Осознанная необходимость? Вранье! У кого осознанное, у кого неосознанное подчинение произволу, всему, что с нами вытворяют. Под страхом уничтожения, то ли мгновенного — пуля в голову, – то ли мучительно долгого — каторга. Живем как в виварии. На том стоим, — говорит Хрисанф. Не знаю, сколько прошло времени, когда открылась дверь.

— К Мукомолову можете больше не ходить. И, вообще, без нас ничего не предпринимайте. Ничего! Поняли? Ни-че-го. Не забывайте — вы дали подписку в том, что ничего никому не будете рассказывать. Если вы что-нибудь предпримите без нашего ведома или кому-нибудь что-нибудь расскажете, понимаете что вас ждет?

— А он тогда и понять не успеет, — добавил другой.

— Так что шутить с этим не советую. Оказалось — я неплотно закрыл дверь, пока дошел до другой — услышал голос старшего:

— Какой дурак его реко...

В двери торчал ключ, но я стал ее дергать, чтобы заглушить доносившийся разговор. Услышал шаги и голос молодого:

— Вы что, ключа не видите?

Но я уже отпер дверь, за ней — вторую и, не оглядываясь, вышел, плотно прикрыл дверь и услышал как в ней поворачивается ключ. Не стал вызывать лифт, по безлюдной лестнице перепрыгивал через ступеньки. Спрыгнул в вестибюль и чуть не столкнулся с пожилым военным, шедшим к лестнице.

— Вы думаете что делаете?! — закричал он свирепо.

— А это не запрещено, — ответил я весело и помчался к выходу.

— Запрещено — не запрещено, соображать надо, где находитесь, — неслось мне вдогонку. А я уже выскочил на площадь и ринулся наискось к Сумской, но сейчас же умерил пыл: из окна могли смотреть энкаведешники. Завизжали тормоза, возле меня остановилась эмка, открылась дверь, кто-то, сидящий рядом с шофером, высунул голову и закричал:

— Ты что, с ума сошел?! Я показал на него пальцем и закричал еще громче:

Смотрите — сумасшедшего везут! Дверца захлопнулась, и машина умчалась. Шел навстречу южному ветерку, расстегнув пальто, жмурился от слепящих бликов на тающем снегу, кусочках льда, сосульках и на темной воде бегущего у тротуара ручья, по которому мчались бумажные кораблики, а за ними, не огибая луж, мальчишки. Солнце в городском саду цеплялось за черные ветви дубов, стараясь задержаться в таком хорошем дне и над таким хорошим городом. Я раздумал идти в институт и направился домой. Фигуры на памятнике Шевченко, опоясывающие по спирали пьедестал — герои его произведений, а затем — символизирующие революционные события, свершившиеся, когда Шевченко давно не было в живых, и сам Шевченко, возвышающийся над всеми фигурами, в этот час с Сумской смотрелись силуэтами. Этим памятником харьковчане гордятся. Им и можно законно гордиться, имея в виду талантливое исполнение. Но памятник пропагандирует идею, будто Октябрьская революция и ее продолжение, включая коллективизацию, организованный голод, русификацию и нескончаемый террор — это и есть осуществленная мечта Шевченко. Тогда уж во главе группы надо поставить Ленина и Сталина. Я представил себе их, стоящих здесь в обнимку, засмеялся и пошел дальше.

За вечерним чаем Лиза говорит мне:

— Ты так крепко спал, что тебя жалко было будить.

— Что ты будешь ночью делать? — спрашивает Галя. — Читать?

— Да пусть отоспится, — говорит Сережа. — Он вечно недосыпает.