Конспект

Когда улегся, подкрались тревожные мысли. Что в НКВД делают с несостоявшимися агентами? Не может быть, чтобы все это случилось только со мной. Наверное, были и такие, кто, не в пример мне, сразу наотрез отказывались с ними сотрудничать. «Отказ может означать только одно: вы враг советской власти» — сказал один, другой добавил: «со всеми вытекающими последствиями». Что это? Только запугивание, чтобы принудить к сотрудничеству, или угроза, которую они осуществляют? И относится ли это ко мне? Я не отказался от сотрудничества, но все время валял дурака, только вряд ли они это раскусили. Ну и что? Все равно я — несостоявшийся агент, и понятия не имею, что они с ними делают. Когда-то гэпэушники, предупредив, чтобы молчал, отпустили меня. Сейчас тоже предупредили и отпустили. Времена, впрочем, другие. Но ведь не забрали к себе на расправу! Так они днем не забирают, тем более — из гостиницы, у всех на виду. Конечно, они запросто, тихо и спокойно, могли бы прогуляться со мной на Совнаркомовскую — всего два квартала, но общеизвестно, что забирают они по ночам. Наверное, конвейер по приему арестованных работает ночью. А сейчас наступает ночь... К черту такие мысли! Зачем себя запугивать? Это ничего не даст. Чтобы отвлечься, я заставил себя считать: раз, два, три, четыре и так далее... Проснулся от стука, понял, что стучат во входную дверь, увидел свет над Сережиной кроватью и Сережу, идущего в переднюю. Вот и все. Лучше бы уж сам... в Крюкове или под трамваем.

— Кто там? — спрашивает Сережа и открывает дверь.

— Извините за беспокойство. — Голос соседки Юлии Герасимовны. — Болеет наша малышка, не спит, мучится. Не найдется ли у вас — она называет какое-то лекарство.

— Зайдите. Сейчас посмотрим.

Поднимаются Лиза и Галя, зажигают свет, ищут лекарство. Галя дает его Юлии Герасимовне. Расспрашивает, что с ребенком.

— Ого, какая температура! — говорит Галя. — Вы бы вызвали скорую помощь.

Да вот, если легче не станет — побегу в роддом вызывать. В темноте и в тишине чуть слышен плач ребенка — Сережину кровать отделяет от соседей дверь, завешанная старым обрезанным ковриком. Плач то стихает, то доносится снова.

— О, Господи! — тихо говорит Лиза. — Как мучится ребенок. Вызвали бы они скорую помощь.

Никто не откликается. Тишина тянется-тянется, и с перерывами тянется плач ребенка. Не спится. Не знаю сколько так лежал, пока не услышал, как возле нас остановилась машина. Какая? Сейчас узнаю — ждать недолго. Смутно доносится шум у соседей, усиливается плач ребенка, потом стихают и шум, и плач, и слышу — отъезжает машина. Значит, — скорая помощь, которую вызвали, а не скорая расправа, которую никто не вызывает. Никак не засну, и не лежится. В полной тьме тихо одеваюсь, тихо иду в переднюю, закрываю за собой дверь, нащупываю пальто, шарф, кепку, одеваю их, чиркаю спичкой, опознавая свои калоши, отпираю входную дверь, вхожу в общую с соседями галерею, оттуда — на крыльцо и там, топая, надеваю калоши. По краям луж отсвечивает тонкий ледок, похожий на слюду и кружева. Он хрустит под ногами, и я нарочно на него наступаю.