Конспект

— Грузить на тачку побоялся: могли обвинить в хищении, а положить пару кирпичей в портфель — никто и внимания не обратит. Да их совсем немного нужно — только на облицовку. А красный кирпич у нас есть еще с тех пор, когда ты города строил. Вот теперь тебе работы будет! Слушай, — Сережа улыбался. — Женя Курченко освобождал Харьков?

— Да, участвовал в освобождении.

— Он артиллерист?

Несколько секунд тишины, а потом взрыв смеха. Давно не слышал здесь такого продолжительного смеха.

Еще когда получил первое письмо с Сирохинской, представил себе, как все разместились в такой маленькой квартире, и почти угадал: Юровские, как всегда, — в своей комнатке. В первой, проходной, комнате с окнами на веранду, где за занавеской спала Галя, поместилась и Нина. Значит, Клаве досталась моя кровать в столовой у окна, памятного мне с детства. Оказалось, что Галя уступила Клаве свою кровать, а сама заняла мою. Я теперь спал на раскладушке по другую сторону стола. В такой тесноте жило подавляющее большинство. Не знаю, как складывалась жизнь у других в таких условиях, у нас же, если что-либо кого-либо и раздражало, — а не раздражать не могло, — то все умели сдерживать себя и не проявлять раздражения.

Они быстро устают и не упускают возможности полежать, а Сережа по своему обыкновению засыпает минут на пятнадцать-двадцать и снова на ногах. И сейчас, проснувшись, плотно закрыл за собою дверь в кухню-переднюю, и оттуда доносится мягкое постукивание: это он чинит чью-то обувь. Лиза лежа читает. Я сел возле нее. Она положила книгу рядом с собой и сдвинула очки на лоб.

— А где вы берете книги?

— Уже открылась наша районная библиотека. Помнишь — имени Некрасова? Она в той же халупе. Галя туда заглядывает, только там сейчас мало чего интересного. Я больше классиков предпочитаю. От зараз з великим задоволенням читаю Грiнченка. Пам’ятаєш його оповiдання «Сам собi пан»?

— Пам’ятаю. Тiльки ж Грiнченко заборонений.

— Так це наша книжка, її колись ще твiй батько купив.

— Лиза! Я хотел тебя спросить: от чего умер Михаил Сергеевич? Не от голода?

— Что ты, Господь с тобой! Он же не чужой нам был. А было это так. Миша пообедал с нами и собрался домой полежать — ему нездоровилось. Мы предложили ему полежать у нас — у нас тепло, но он сказал, что дома протопил, и ушел, а вскоре прибежала соседка и сказала, что он лежит на снегу. Кинулись, а он уже мертвый. Владимир Степанович говорил, что у Миши кроме астмы была еще серьезная сердечная недостаточность, и что умер он, наверное, от этого.

— Владимир Степанович жив?

— Пока жив и работает все в той же больнице. Только он уже не тот, что был раньше. Сломали жизнь старику.

— Старику?

— Да по возрасту он еще не старик, а выглядит как старик. И глаза у него, как бы тебе объяснить, потухшие. Боюсь, не жилец он на этом свете. Ты только не подумай, рук на себя не наложит — он верующий, но, понимаешь, не держится он уже за эту жизнь, ничего его к ней не привязывает.

— А работа? Он же хороший врач и его ценят.

— Врач он, конечно, хороший, опытный, но, посуди сам, разве для полной жизни одной работы достаточно? А что касается того, что его ценят, тут уж кого как. Нашелся же мерзавец, а может и мерзавцы, написавшие донос, что он сотрудничал с немцами. Как только земля таких держит! Чем он им поперек дороги стал?

— Да ничем. Просто они хотели этим доносом показать свою бдительность, выдвинуться и сделать хоть какую карьеру. Ты вспомни, сколько людей еще до войны ни за что, ни про что пострадало от таких доносов, многие и погибли. Если у человека или нет никаких данных, чтобы в каком-то деле выдвинуться, или лень для этого потрудиться, то вот он и готов на любую подлость, а у нас это еще и поощряют: пусть донос не подтвердился, все равно такой человек пригодится — исполнит другую, порученную, подлость. Донос на Кучерова, конечно, не подтвердился?

— Конечно, не подтвердился, но нервы ему потрепали больше, чем Сереже. Сережу вызывали только в НКВД, а Володю еще таскали и по ведомству здравоохранения — горздрав, облздрав, точно тебе не скажу, спроси Сережу — он помогал Володе писать объяснения. Владимира Степановича еще и на какое-то время отстраняли от работы, пока это дело тянулось. Так что настроение у него — сам должен понимать. Но народ на Качановке к нему по-прежнему хорошо относится, что правда — то правда.

— У вас бывает?

— Приходит изредка, говорит — много работы. Иногда приносит продукты, говорит — кроме вас у меня никого не осталось. Попробуй тут отказаться!

— А доктор Певзнер? Не знаешь — вернулся из эвакуации?

Лиза посмотрела мне в глаза, закрыла свои, помолчала и тихо сказала:

— А он никуда не уезжал. Почему — не знаем: наше знакомство было шапочное. Когда пришли немцы, в один из первых дней я его встретила. Он молча поклонился, а я от неожиданности, — думала, что он уехал, — растерялась, не знала что сказать и, как последняя дура, спросила: «Вы к больным?» Он ответил: «К больным», помолчал, добавил: «Прощайте. Не поминайте лихом» – и ушел.

Лиза отвернулась к стене, вытерла слезы и, поворачиваясь ко мне, сказала: