Конспект

— В ту зиму многие умерли, — сказал Сережа и стал перечислять умерших, которых я хотя бы раз видел либо знал понаслышке. Умерли и симпатичные тетушки Сережи, жившие на Большой Панасовке.

— Пришел из села, понес им немного продуктов, — сказал Сережа, — а их нет в живых. И я не смог узнать, где их похоронили.

В городе было много врачей. К Горику, начинающему, никто не обращался, и он, как врач, ничего заработать не мог.

— Выручил Володя, — сказала Клава.

— Какой Володя? — спросил я.

— Доктор Кучеров Владимир Степанович, — сказала Лиза.

— Чего ты удивляешься, что я назвала его Володей? — спросила Клава. — Разве ты забыл, что Гриша дружил с ним с детства, и гимназистик Вовочка часто у нас бывал? Он так и остался для нас Вовочкой или Володей.

Когда в 41-м году наши войска оставили Харьков, у Кучерова на Качановке были больные и он их проведывал. Заболевали другие — он их лечил. Не одно поколение Качановки лечилось у Кучерова, его все знали, любили и уважали, и теперь, когда он приходил с визитом, кормили чем Бог послал и еще давали с собой продукты. Медсестры и санитарки, много лет работавшие с Кучеровым, отыскали его, и они открыли в помещении больницы медпункт и принимали там пациентов.

— Вот что интересно, — сказала Клава. — Местные жители снабжали медпункт топливом. Воровали уголь на станции Основа, для себя, конечно, но не забывали и медпункт.

— А что тут удивительного? — сказала Галя. — Кто пользовался медпунктом? Они сами и их семьи.

— А немцы их не трогали? — спросил я.

— Немцы — большие формалисты, знаю по себе. У Кучерова было разрешение на открытие медпункта, — сказал Сережа, — ну, его и не трогали.

— Немцы и выдали разрешение?

— Нет, немцы этим не занимались. Разрешение выдавала городская управа.

Прошло много лет, и теперь я не уверен, что правильно называю это учреждение — городская управа, может быть, оно называлось как-то иначе.

— Выдавала городская управа, — повторил Сережа и улыбнулся. — Почти по протекции.

— По какой протекции? — удивился я.

— А эта протекция сидит рядом с тобой.

— Это ты оказала протекцию? — пораженный, спросил я Галю.

— А я работала в городской управе, правда, всего лишь статистиком, и от меня ничего не зависело. Но я уже знала своих сотрудников — почему же не замолвить словечко?

Горик согласился на предложение Кучерова работать вместе с ним. Горику надо было ходить через весь город, и он часто ночевал в медпункте или у Кучерова, но регулярно приносил домой продукты, которые они получали в виде гонорара.

— Так мы худо-бедно, но как-то жили, — сказала Клава. — А потом Горик с Кучеровым попали на базаре в облаву. Володю не тронули — пожилые им не нужны, им молодые нужны, — а Горика забрали. Володя пришел сюда, на Сирохинскую и рассказал, что он шел вслед за задержанными и видел, как их загнали в товарные вагоны. Остальное ты знаешь.

Рассказывать Клаве о Горике — облегчение или лишняя боль? Я не знаю и, поколебавшись, спрашиваю:

— А как погиб Хрисанф?

— Это было уже после смерти Горика. Город бомбили.

— Харьков сильно бомбили, — сказал Сережа.

— Немцы?

— Когда в городе наши — бомбят немцы, когда немцы — бомбят наши.

— Бомба попала в наш дом. Я как лежала, так и осталась лежать, а Хрисанф выскочил на лестницу. Лестница рухнула, и он погиб, я лежала возле внутренней стены, а наружная обвалилась. На другой день меня увидели, и пожарные меня сняли. Который там час? Пора на работу.

Клава — рабочая на какой-то маленькой фабрике легкой или местной промышленности.

— Служащей не смогла устроиться?

— И не хочу. Женщины, с которыми работаю и общаюсь, — без амбиций и претензий, с ними мне легко. И у каждой большое горе. Господи, кажется, не осталось ни одного человека, у которого не было бы большого горя. А работа у меня не тяжелая, только монотонная.

Нина собирается в Госбанк.

— Я там когда-то работала, и оказалось, что меня помнят. Вот и взяли. Галя едет на свой завод, вернувшийся из эвакуации.

— На прежнюю работу?

— Нет. Я была в оккупации и теперь не заведую бюро, а рядовой экономист, Не забудьте захватить завтраки, – говорит Лиза. — Они на столе.

— Шикарная жизнь, — говорит Нина. — Ну, до вечера. Еще наговоримся.

2.

Все, кроме Сережи, ушли на работу.

— Поспишь? — предложила мне Лиза.

— Нет, я много спал в поезде. Лучше сразу отвезу директорское письмо.

— Это далеко?

— На улице Дзержинского, где-то между Бассейной и парком.

— Так это семеркой без пересадки.

Я оделся и вышел во двор. В ограждении веранды не хватало многих досок. Вышла Лиза в видавшем виды ватнике, зашла на веранду, подняла сиденье деревянного дивана, на котором я летом спал с двенадцати лет, и стала в нем рыться.

— Пошли на топку? — спросил я, кивнув на разоренный борт веранды.

На гроб Горику. Сережа и делал. Заколотилось сердце, стало темнеть в глазах, ухватившись за угол стола, я сел на длинную скамейку и сидел молча.

— Подожди-ка, — сказала Лиза, когда я встал, и какой-то тряпкой стала чистить на мне шинель. — Скамейка грязная. Да и шинель не лучше. Еще из армии?

— Ага.

— Пальто продал?

— Пришлось.

— Видно и вам пришлось несладко.

— По всякому приходилось.