Конспект

На двухэтажном здании профшколы, стоявшем в глубине двора, была изумительная железная крыша: очень высокая, сложной конфигурации — с крутыми склонами и глубокими ущельями, в них хорошо прятаться. Крыша обнесена парапетом, на который можно облокотиться. Никто нам не препятствовал лазить через чердак на крышу, она была нашим летним клубом. Иногда смоешься с лекции на крышу и обязательно увидишь там и других удравших.

Зал в профшколе — один, актовый и спортивный, с потолка свисают кольца. Не помню, что это было — собрание или вечер самодеятельности: аплодируем, и вдруг кольца подскакивают и раскачиваются. Аплодируем уже нарочно, и каждый раз кольца подскакивают и раскачиваются. Завуч выходит, возвращается, ведя за руку Фройку, и сообщает:

— Сидел на чердаке и дергал канаты, на которых кольца висят.

Не помню как именно, но помню, что экспромтом, удачно и к общему удовольствию я разыграл соученика Колю Быхова, а он не только не обиделся, но захотел со мною сблизиться. Его отец, — военный, работал в штабе округа, и жили они напротив штаба, занимая отдельную квартиру, в которой когда-то жили Резниковы. И вот, Коля принес и по секрету показал мне брошюру, на обложке которой я впервые увидел надпись «Для служебного пользования». Это была инструкция с рисунками и описанием приемов Джиу-джитсу. Я был физически слаб, постоянно страдал от этого, инструкции обрадовался, и мы с Колей стали оставаться после занятий и разучивать приемы, — не все, а только такие, которые, хоть и причиняли сильную боль и тем самым выводили противника из строя, но не калечили. Теперь я уже не бродил после занятий с Изъяном или Таней, и оказалось, что разучивание приемов забирает куда меньше времени — я стал раньше приходить домой. Тане и Изъяну, каждому отдельно, взяв с них слово, что они никому не расскажут, я по секрету сказал чем занимаюсь. Таня отнеслась с пониманием и одобрением, Изъян — с пониманием и нескрываемой завистью.

Получив интересное или сложное задание по какому-либо предмету, — задерживались, чтобы получше в нем разобраться, и чаще всего по специальным предметам мне помогал Птицоида, а по общеобразовательным — Пексе я. Никто из нас никогда не отказывал в помощи другим соученикам самыми подробными объяснениями и даже совместным выполнением заданий, но списывать готовые работы и решения мы не давали. Понемногу с этим смирились и болото, и комсомольцы, а кое-кто из них стал нас в этом поддерживать, но великовозрастные бурно негодовали и крыли нас последними словами.

— Дай списать! — обращается великовозрастный к кому-нибудь из нас.

— Списывать не даю, ты же знаешь. Помочь — пожалуйста.

— Помочь, помочь... Сейчас лекция начинается, а ты — помочь. Ну, дай списать! Что тебе, жалко?

— Мог бы и раньше обратиться.

— Не дашь? Ну, подожди, гад!..

Весной во дворе Изъян кому-то из великовозрастных не дал списать свою работу, великовозрастный ударил Изъяна, и завязалась драка. Я схватил одного великовозрастного сзади за шиворот и, увертываясь от его попыток ударить меня ногой, сам ударил его носком ботинка сначала под одно колено, потом — под другое, он свалился, пытался подняться, но несколько минут ему это не удавалось. Дрались и Птицоида, и Токочка, а Пекса так разошелся и так двоих отделал, что мы испугались — как бы его не исключили из профшколы, и вместе пошли к завучу, но никто из нас не успел и рта раскрыть — наша скорострельная Танькетка так тараторила, что Василий Лаврович схватился за голову и закричал:

— Стоп, стоп!.. Я все понял.

Потом он переводил взгляд с одной нашей разукрашенной физиономии на другую, хмыкал, говорил «н-да», смеялся и послал нас умыться.

В слесарной мастерской заканчивали контрольное задание. Я уже работал на удовлетворительном уровне. Мастер вышел, а Пекса подошел ко мне, постоял рядом, потом отнял напильник, отодвинул меня плечом и быстро закончил мое изделие. Вернулся мастер, увидел это мое изделие и отчитал меня:

— Ви и сами уже умеете работать! Зачем вам это понадобилось?

Потом подозвал Пексу и напустился на него:

— Смотрите на него — какой нашелся благодетель! Ви думаете – это дружба? Это — врэд, а не дружба. Пора бы уже и самому соображать.

Пекса стоял растерянный и молча кланялся, приложа руку к сердцу.

— Чего ви кланяетесь? Я не икона и не портрэт. Идите и умнейте, если можете. Хотя бы постепенно.

Подошел великовозрастный и громко, чтобы всем было слышно, спросил:

— А это — не списывать? Мастер молча на него посмотрел, затем сказал:

— Правильно. Это все равно, что списывать чужое сочинение. Эх, вы!.. — начал было великовозрастный, но мастер на него прикрикнул:

— Тихо! Ша, — говорю! Списывать тоже нельзя. Это... это все сплошной врэд. Зачет мне мастер поставил. Вышли из мастерской, тихонько спрашиваю Пексу:

— Зачем ты это сделал?

— Отстань! И без тебя тошно. Вот уж, действительно... Век живи — век учись... «Печальный жребий мой»... И хватит об этом!