Константин Леонтьев

Характерно для религиозной психологии К. Леонтьева, что его радовал этот печальный пессимизм христианских пророчеств, он почти в упоении от того, что на земле не будет торжества правды, невозможно блаженство. Он не стремится к торжеству правды, к осуществлению совершенства на земле. В этой точке его пессимизм совпадает с его эстетикой, нуждающейся в полярности и контрасте света и тени. "Горести, обиды, буря страстей, преступление, зависть, угнетение, ошибки, с одной стороны, а с другой - неожиданные утешения, доброта, прощение, отдых сердца, порывы и подвиги самоотвержения, простота и веселость сердца! Вот {жизнь}, вот единственно возможная на этой земле и под этим небом {гармония. Гармонический закон вознаграждения - и больше ничего}. Поэтическое, живое согласование светлых цветов с темными и {больше ничего}".Он эстетически воспринимает гармонию в сочетании светлых цветов с темными, и его эстетически не удовлетворяло бы исключительное торжество светлого. Можно даже сказать, что он религиозно и эстетически нуждался в существовании зла на земле. Он почти со злорадством восклицает: "И под конец не только не настанет {всемирного братства}, а именно {тогда-то оскудеет любовь, когда будет проповедано Евангелие во всех концах земли}. И когда эта проповедь достигнет до предначертанной ей свыше точки насыщения, когда {при оскудении} даже и той {любви}, неполной, паллиативной, люди станут верить безумно в "мир и спокойствие", - тогда-то и постигнет их погуба... "и не избегнут!" Лично К. Н. был добрый человек, мы это уже видели. Но в его острой, антиномической мысли искрится злость, помогающая ему открыть то, что было закрыто для прекраснодушных и филантропических мыслителей. "И поэзия земной жизни, и условия загробного спасения одинаково требуют не {сплошной} какой-то любви, которая и невозможна, и не постоянной злобы, а, говоря объективно, некоего {как бы гармонического, ввиду высших целей, сопряжения вражды с любовью}".И тут требование совмещения контрастов полярностей, противоречий, нелюбовь к монизму в религиозной жизни. Положительная наука и положительная религия сходятся в невозможности правды и благоденствия на земле. Любовь навеки останется лишь коррективом жизненных зол, а не будет воздухом, которым бы люди дышали. Истина реальная должна будет прийти к "суровому и печальному пессимизму, к тому мужественному смирению с неисправимостью земной жизни, которое говорит: терпите! {Всем лучше никогда не будет}. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли - вот единственно возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите... {Ничего нет верного в реальном мире явлений}. Верно только {одно, -} точно одно, одно только {несомненно - это то}, что всё здешнее должно погибнуть! И потому на что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений? На что эти младенчески болезненные мечты и восторги? День наш - век наш! И потому {терпите} и заботьтесь практически либо о ближайших делах, а сердечно - лишь о ближних людях, {именно о ближних, а не о всем человечестве}"."Всё здешнее должно погибнуть" - в этом есть и религиозная, и нравственная, и эстетическая правда. Сознание этой истины духовно оздоровляет. Христос учил, что "на земле все неверно, и все неважно, все недолговечно, а действительность и вековечность настанут после гибели земли и всего живущего на ней". Это христианское сознание неверности и неважности всего земного освобождает и излечивает от зловредных и уродливых утопий земного рая. Пророчества о царстве Христовом на земле - не христианские, не православные, а общегуманитарные пророчества. "Все положительные религии, создавшие своим влиянием, прямым и косвенным, главнейшие культуры земного шара, - были учениями {пессимизма, узаконившими} страдания, обиды, неправду земной жизни... Все христианские мыслители были тоже своего рода пессимистами. Они даже находили, что зло, обиды, горе в высшей степени нам {полезны}, даже необходимы". Не только христианская, но и всякая религия должна признать, что выпадающие на долю человека страдания имеют смысл, непостижимый в пределах этой земной жизни, должны примирять с жизнью, с её испытаниями, ужасами и несчастьями. Восстание и бунт, по существу, не религиозны. "С христианской точки зрения можно сказать, что {воцарение на земле постоянного} мира, благоденствия, согласия, общей обеспеченности и т. д., то есть именно того, чем задался так неудачно демократический прогресс, было бы {величайшим бедствием в христианском смысле... С} христианством можно мирить философскую идею сложного {развития} для {неизвестных} дальнейших целей, но эвдемонический прогресс, ищущий счастия в равенстве и свободе, - совершенно непримирим с основной идеей христианства". "Христос сказал, что {человечество неисправимо в общем смысле;} Он сказал даже, что "под конец оскудеет любовь". Своевольная любовь, по мнению К. Н., лишь приводит к революции, до того она "удобопревратна". "Добровольное унижение о Господе лучше {и вернее для спасения души}, чем эта гордая и невозможная протекция отеческого незлобия и ежеминутной {елейности}. Многие праведники предпочитали удаление в пустыню {деятельной любви;} там они {молились Богу -} сперва за свою душу, а {потом} за других людей... Даже в монашеских общежитиях опытные старцы не очень-то позволяют увлекаться деятельною и горячею любовью, а прежде всего учат {послушанию, принуждению, пассивному прощению обид}".Большая часть этих острых мыслей, столь характерных для миросозерцания К. Н., выражена в его статье "Наши новые христиане", направленной против Толстого и Достоевского, которых он обвиняет в "розовом", то есть филантропическом христианстве. К "розовому" христианству у К. Н. была непримиримая вражда. Но он слишком отождествляет и смешивает Толстого и Достоевского и не чувствует, что христианство Достоевского было трагическим. Не хочет видеть К. Леонтьев и того, что гуманизм все же ближе к христианству, чем бестиализм.