Константин Случевский

Какая тут любовь и «красота в смерти»! Один ужас тлена, жуткая вещность загробных представлений! Это ясновидение мертвеца всего более, как будто, мучило доживающего свои земные дни поэта, о загробной зоркости сказавшего: «свеж и нов тот взор живущих мертвецов».

Вот стихотворение, откуда эти «живущие мертвецы»:

Я с лишком сорок лет в гробу.
Тот венчик, что лежал на лбу,
Истлел на первых же порах,
Бумаги наших фабрик — прах.

Одежда вслед за тем сгнила,

Она поношенной была —
Похуже дали. Башмаки
Истлели: первыми носки
Поддались, пальцы обнажив.
Мне было б стыдно, если б жив
Я был, смотрел по старине,
По-человечески, но мне
Со смертью дан особый взгляд,
И помню я, что был я рад,
Узнав, насколько свеж и нов
Тот взор живущих мертвецов.
Я мог бы недовольным быть,
Чуть начал памятник давить.
Но тяжесть давит только прах,
Тут я над ним во всех правах.
К тому ж и трещины он дал,
А то бы век надоедал.
Он мхом и плесенью покрыт…
Как счастлив я, что я забыт!
Я очень много поумнел:
Умы разумнее без тел.

Эти «загробные» стихи поэт всю жизнь вынашивал, но напечатать все не успел (из скромности, а также, вероятно, оттого, что слишком глубоко лично переживал мысль о смерти, терзаясь и надеждой на горний свет, и страхом перед небытием).

В этих песнях Случевский не только философствует о мертвеце, который пребывает свидетелем разлуки со своим собственным телом, он хочет увидеть себя окончательно разорвавшим свои земные путы и улетающим в безмерность космического неба. Стихи этого рода чрезвычайно выразительны и в наши дни поражают нас как бы взятыми из современной космосологии образами:

Вот подо мною, внизу, в глубине,
Звезды, светившие мне в вышине.
Выше — бессчетные звезды миров —
Новых, серебряных мощных костров.
Зори от множества солнц мне видны,
Нет здесь грядущего, нет старины.
Жизнь беспредельна, вдоль страшных высот
Вижу я душ мне подобных полет.
Вон и земля, ночь, в домах огоньки…

Ни прошлого, ни будущего. Вечность. Пространство без границ, зори неисчислимых солнц. Видимы стали когда-то жившие души между кострами бессчетных светил, и где-то там — земля и в домах огоньки… Те же образы повторяются в других стихотворениях, рисуя огромность, ослепительность, великолепие все тех же бездн. Словно бессмертие человека только расширяет во много раз поле его космического созерцания, являясь своего рода телескопом для духа, переставшего жить, но приобретшего дар молниеносного передвижения во всех направлениях пространства и времени, осуществляя идеальную полноту восприятия вселенной:

Свои путины совершая
Косым, пылающим дождем,
Неслись обломки звезд падучих,
Треща и брызгая огнем…

Со всех сторон охвачен ими,

Я оставался сам собой,
И спорил взглядами своими
С их непомерной быстротой.

Их раскаленные громады,

Все в искрах и дыша огнем,
Крутясь, шипя, вещали что-то,
Стремясь намеченным путем.

Из их пылавших очертаний

Не выяснялся мне ответ:
Что это — рухлядь ли разбитых
Иль камни будущих планет…

Эти видения дополняются, вернее — поясняются (хотя достаточно туманно) в другом стихотворении, которым я и закончу:

Да, этот мир и ваш в сплетениях — чудесны,
Рисунки плоти здесь, в бессмертии, ясней,
Прочней чем на земле, возможны и уместны,
Посколько плоть жила в сознании людей.