Константин Случевский

Тут он вспоминает, что покойница, как умирала, в гроб свой приказала положить малый, зеленый, дубовый ларчик. Надо открыть гроб и взять ларчик — наверное, какие-нибудь Сведения в нем найдутся! Подав прошение, Петр Павлыч добивается свидания с митрополитом. Но его принимает викарий и сухо отказывает в просьбе: «Тревожить молчание гробов» не полагается без серьезных оснований… Однако препятствия только разжигают желание Петра Павлыча овладеть ларчиком. Он решается на преступление: тайно, как вор, ночью отроет он останки жены и ларчик отыщет!.. Чтобы его кухарка ничего не заметила, нанимает он в окрестностях города дачу и, отоспав свою Пелагею вперед «с вещами», лихорадочно готовится к решительной ночи. Ежедневно прокрадываясь к могиле жены, тщательно изучает вокруг почву. Из предосторожности он не покупает лопаты, а берет одну из лопат у кладбищенского сторожа и зарывает поблизости. Наконец, в брезжущее новолуние приступает к работе… Но задача оказалась куда сложнее, чем он полагал. Могила Марьи Петровны не была «вечной могилой» и находилась рядом с местом для покойников не отпетых, самоубийц и казненных преступников, «подле канавки со слизью по дну» и «загнивающими костями».

Зубков упорствует:

Гробокопатель с лопатою слился,
Точно все нервы в лопату прошли…
Цепкою мыслью в железо внедрился!
………………………………………………..
Ну, уж явись кто в ту пору мешать —
Он бы схватился с ним, страшен и дик,
Он бы убил, если б что…

Но ни к чему усилия. Зубков убеждается, что останков Марьи Петровны и заветного ларчика, смешавшихся с костями многих безвестных мертвецов, давно уже нет…

Настало утро:

И бурые кости местами торчали,
Сбиты и спутаны, как ни взгляни…
В это-то время небес запылали
Дальней зари золотые огни!

Розовый день широко занимался,

Теплым румянцем туман наливался —
Будто туман мертвецом притворялся,
Будто он бледным совсем не бывал…

Стала работа…

И смирился Зубков — не отыщет он Феди… Зато, выстрадав этот пропавший ларчик, он обрел снова свою любимую жену, с которой связан в вечности, —

Заровнявши
Землю, засыпав лопату землей,
Моху, чтоб след затереть, набросавши,
Двинулся быстро Петр Павлыч домой…

О всепримиряющей смерти, но в духе монашеского православия, — и поэма «Ересиарх», жутко драматический эпизод из былей XIII века — о пленении Ирины, псковской княжны, бароном Оскаром Шрекенбадом, ливонским рыцарем. Превосходно описание неприступного замка с бойницами и рвами и всей исторической обстановки. При помощи отца Оскара, влюбленного в нее барона-старика, и придворного доктора Ирина сталкивает мужа со стены замка. На это преступление подстрекает ее инокересиарх из Пскова, ревностный гонитель латинян и мститель за поруганную Русь. Но, убив ненавистного Оскара, Ирина не в силах заплатить по уговору своим телом старому свекру за помощь и сама принимает отраву… А кончается драма на Валааме в одном из скитов, где умирает инок-ересиарх, каясь в своем подстрекательстве к кровавому насилию:

…Грех судить довлеет только Богу.

И перед смертью, собрав около себя братию, инок сокрушается:

Великий грех на мне! Я думал
Гнать ересь и в гонениях своих
Сам в злую ересь впал. Гоненья — ересь!
Бог тайной вел меня! И тайну эту
Прозрел я!.. Думал до того обманно.

Я ужаснулся крови! Я познал,

Что крови несть конца, чуть есть начало.

Тут я постиг в себе великий свет!..

Внутри себя Творца я ощутил…

Повести и рассказы Случевского я назвал натуралистичными, как непохожие на его стихи, почти всегда задымленные иносказательным обобщением. Но это — не натурализм фотографической камеры, не схваченная на лету действительность, какой она представляется равнодушному наблюдателю, не изображение людей «как они есть», без авторского вмешательства, без принципиального их взвешивания на весах добра и зла… Соблюдая объективность, Случевский и в прозе всегда принципиален, потому что верит, хочет верить в святость мира и, следовательно, в правду жизни. Но насколько свои мысли об этой правде он не прячет, когда говорит стихами, настолько же, переходя на прозу, не дает, за редкими исключениями, воли своему суду, стараясь лишь изображать, предоставляя читателю так или иначе отнестись к изображенному.