Константинов крест [сборник]

— Привал бы, — он намекающе отер рукавом пот и кивнул на командирскую спину.

— Хочешь схлопотать в дыню, подойди сам, — ехидно предложил Сашка.

Будник опасливо почесал увесистый подбородок.

— Всё переживает, — определил он. — И чо душу рвет? Не его ж вина, что на мину напоролись. Война, она и есть угадайка. Поди определи, чего ждет в прикупе. По мне лучше вспоминать, если кого спас. Спится спокойней.

— Это ты считаешь, кого спас. А он свой счет с другого края ведет.

— М-да! Одно слово — Обгони Смерть. Зря не назовут, — хитрый Будник, добившись, что влюбленный в командира Сашка сомлел от удовольствия, подступился к главному.

— Не знаешь, случаем, чего нас по побережью гонят?

Сашка самодовольно повел плечом, — «я да не знаю»!

— Получен приказ — разместиться поближе к морю и осуществлять наблюдение за береговой линией, — с важностью сообщил он.

— Не понял, — Будник озадаченно тряхнул крупной, обросшей, как валун, головой. — Какое, к черту, наблюдение, если немцев отовсюду повыбили? С часу на час капитулируют. За кем наблюдать-то? Разве что за фрицевскими бабами. Так это мы и без приказов горазды, а?

Будник подтолкнул Сашку локтем:

— Эх, кореш, быстрей бы погоны снять! Вернусь, перво-наперво по всем бабам — что вдова, что солдатка — шершнем пройдусь! Кто не спрятался, я не виноват.

— А не боишься на какого-нибудь ухажера с ломиком нарваться? — поддел Сашка.

— Хо! Напугал слона дробиной, — Будник беззаботно хмыкнул. — Смету тыловую крысу и не замечу!

— Вот и я к тому: не надо бы тебе, Петро, из армии уходить. При твоем гоноре, помяни мое слово: на гражданке полгода не пройдет, как заново сядешь.

— Так это когда еще, — мрачное пророчество Будника не сильно огорчило: он и на день-то вперед не загадывал. А полгода мирной жизни виделись отсюда и вовсе чем-то безмерным. — Главное — чтоб полной грудью! А там как картея ляжет.

Ефрейтор, в прошлой, довоенной жизни удачливый шулер, предвкушающе потянулся крупным налитым телом.

Сашка заметил, что командир впереди слегка повернул голову, словно прислушиваясь, и быстренько насупился, будто отгораживаясь от любопытного Будника, — ему уж перепадало за болтливость.

Арташов слышал перешептывания, понимал, о чем ропщут сомлевшие на солнце бойцы, но упрямо продолжал движение, — вот-вот должны были объявиться посланные вперед квартирьеры.

Солдаты и впрямь вымотались. Задремавший на ходу Карпенко наступил на пятку Захарчуку. Тот возмущенно повернулся:

— Чего спотыкаешься, хохол?

Карпенко встряхнул головой. Мечтательно зевнул во всю пасть:

— Ох, мужики, щас бы подушку придавить.

— И сколь проспишь? — подначил Захарчук.

— Хоть сутки, хоть двое. Лишь бы дали.

— Не завирай! Двое не проспишь.

— Как это? Очень даже просплю. А то и трое подавай. Сна много не бывает!

— Вот брехун-то! — громко удивился Захарчук. — Всегда брехуном был. И война не исправила.

— Кто брехун?! — взвился Карпенко. — За это, москаль, и ответить недолго!

— А хило не станет? — задиристый Захарчук с готовностью принялся закипать.

Но тут в строй вернулся Будник.

— Заткнулись оба, — пресек он зарождающуюся бучу. — Два года, считай, всех достаете. Да хоть ты, Карп! Если он тебе так опостылел, какого ляда на Днепре среди бела дня полез из-под обстрела вытаскивать?

— Так я чего полез?! — Карпенко смутился. — В надежде, что увезут в госпиталь с концами. Так нет, — трех месяцев не прошло, — заявился.

— А в самом деле, Захар. — Будник, прищурившись, глянул на Захарчука. — Сам же говорил, что после госпиталя в учебку направляли. Чего ж опять сюда утёк?

— Так я к кому утёк? К Обгони Смерти, к вам. Не к этому же, — он сплюнул. — Этого бы сто лет не видел. Ничего, теперь уж скоро. Дембеля только дождаться. А там думать забуду.

— А я так наоборот, твою фотку с собой возьму, — незамедлительно отреагировал Карпенко. — В хате у образов повешу. Каждый день Бога благодарить буду, что избавил!

— Ты ж врал, что неверующий.

— Избавит — уверую!

Слушая перепалку заклятых друзей, спровоцированную лукавым Будником, остальные слегка приободрились, принялись перемигиваться.

Впереди зашевелились придорожные кусты, и на дорогу выбежал рядовой Фархад Мухаметшин — один из отправленных вперед квартирьеров. При виде Мухаметшина солдаты, предчувствуя конец пути, оживились. Послышался заливистый голос Ипатьева:

— Глянь, мужики, Федя! Никак, жилье надыбали! Не прошло и года! Вас со старшиной, паразитов, только за смертью посылать.

— Как раз за смертью старшину не дозовешься, — Будник презрительно скривился. — Он от нее всю войну ополовником на кухне отбивался.

Меж тем Фархад Мухаметшин, зыркнув вправо-влево, заспешил, слегка приседая на простреленную правую ногу, к капитану. Из-за этой припадающей после ранения ноги полненький рябой таджик на фоне остальных ловких, поджарых разведчиков смотрелся эдаким раскормленным, всполошным воробьишкой. Впрочем, ползать подраненная нога ему не мешала. Никто другой не умел так ловко, по-гадючьи бесшумно извиваться по земле, порой в нескольких метрах от противника.