Константинов крест [сборник]

Дом оказался незапертым. Арташов шагнул в темные сени. Через щель разглядел женскую, в темном платке фигуру, нагнувшуюся с ухватом над печью. Он неловко переступил сапогами, пол заскрипел. Женщина испуганно оборотилась, машинально выставив ухват. Арташов приложил палец к губам, притворил изнутри дверь.

— Так-то Вы будущего зятя встречаете, — укорил он.

— Боже мой! Женька! — женщина медленно стянула старящий платок; обнажились стриженные смоляные волосы. Сердце Арташова порхнуло куда-то под горло, — перед ним в рваной, пропахшей навозом телогрейке стояла его Маша.

Война захватила ее в Руслом. Сначала отсиживались с матерью в деревне. Ждали, что вот-вот наши погонят врага. Когда же фашисты приблизились, начали готовиться к отъезду. Но накануне эвакуации мать тяжело заболела. Так оказались под немцем. Мать нуждалась в лекарствах, найти их в деревне было нереально. Перебрались во Льгов. Средств не было. Пришлось устроиться переводчицей в комендатуру. Выходить мать всё-таки не удалось. Здесь, на деревенском погосте, ее и похоронила. В деревню приезжала раз в два месяца приглядеть за могилкой и домом. Как раз накануне удалось выпросить те лег у.

— И партизан не побоялась? Они ведь, поди, тех, кто с немцами сотрудничает, не больно жалуют? — голос Арташова помимо воли наполнился обличительными интонациями.

Маша расслышала их, сжалась.

До сих пор они сидели за столом, переплетя руки. Она выпростала пальцы.

— Нет здесь никаких партизан. А то, что в комендатуре, так я ведь никого не предала. Или так, или с голоду подохнуть.

Зло прищурилась:

— Можно было, правда, еще в бордель. Всё выбирала, что для наших будет простительней. Как думаешь, не ошиблась ли?

Подкрашенные ноготки ее непроизвольно поползли по непрокрашенной доске, оставляя борозду.

— Но можно было, наверное, с подпольем как-то связаться, — неловко буркнул Арташов.

Лицо Маши исказила горькая усмешка.

— Вот и я поначалу такой же наивной дурой была. Да если и были подпольщики, их в первый же месяц повылавливали. Наверное, вроде меня специалисты, — невесело пошутила она. — Был поначалу партизанский отряд. Но я еще только подумала, а каратели его уже ликвидировали. Ничего не скажешь, ловко немцы работают.

Голос ее задрожал. Арташов почти физически ощутил, сколько боли и озлобленности скопилось в прежней открытой, порывистой девчушке, брошенной без всякой защиты на произвол судьбы и обреченной выживать как умела. Рывком притянул он к себе Машин табурет, прижал ее к себе. И — будто плотину прорвал. Уткнувшись ему в плечо, она разрыдалась.

— Видишь, как получилось, — давясь слезами, забормотала она. — Мечтала на фронт, бороться с захватчиками. А вместо этого им же и служу. Думаю, как наши освободят, попроситься санинструктуром. Только — возьмут ли? Или, наоборот, обвинят. Вот даже ты заподозрил. А там, кому еще объяснять придется. Не каждый вникнуть захочет.

— Ничего, родная, теперь прорвемся, — Арташов огладил подрагивающую головку как когда-то, когда совсем похоже рыдала она после незаслуженного «неуда» по истории политучений. И как тогда, склонившись к ушку, зашептал:

— Как я рад, что мне дано
лишь тебя любить,
и стучать в твоё окно,
и цветы дарить,
под дождем твоим стоять,
под снегами стыть,
безрассудно ревновать,
тихо говорить:
«Как я рад, что мне дано
лишь тебя любить…»

При первой же строчке Маша встрепенулась. Карие глазищи наполнились прежней восторженностью. Расстаться с ней, едва обретя?

Арташов вскочил.

— А зачем, собственно, дожидаться судьбы, если она, голубушка, в наших руках? «Зарницу» помнишь? Кроссы на значок ГТО?

— Ч-чего?

— До линии фронта сможешь дойти?

Маша, сглотнув, кивнула.

— Прямо сейчас!

— Господи! Да поползу.

— Тогда чего копаешься? Живо собирайся! — потребовал Арташов. — Через две-три недели, когда во Льгов придут проверялы, кукиш им достанется, — ты уже будешь числиться переводчицей в армейской разведке — за сотни километров отсюда.

— Женечка! — Маша ошарашенно глядела на жениха. — А тебе за это ничего?..

— Глупости! Знаешь, кто меня на задание послал? Ему слово сказать… — Арташов сорвал с вешалки куртку, протянул. — Только быстро. У нас счет на минуты. И на ноги что-то понадежней. В лесу прельщать некого.

Он с издевкой ткнул в модные полусапожки. Грозно свел брови.

— Или — передумала?

Маша метнулась переодеваться.

Дверь распахнулась. Вбежал Сашка.

— Немцы! Целый «Фердинанд». Въезжают в деревню.

Арташов простонал, — слишком складная выдавалась сказка. Еще и задание погубил.

— Так чего ты-то сюда приперся?! Я ж приказал уходить! — обрушился он на бойца.

— Я Рябенького отправил. Он настырный, дойдет, — Сашка, не обращая внимания на ругань, сноровисто выкладывал гранаты, запасные диски. — Можно попробовать через огороды.

— Поздно! — Арташов увидел выползающий из-за угла грузовик, из которого начали выскакивать эсэсовцы.

— Сволочь! — сквозь зубы обругал он себя.