Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

Если раньше поиск ответов на вопросы бытия, выбор моделей поведения был связан с «большой» историей, то теперь, на рубеже ХХ – XXI вв., этот поиск ограничен рамками истории двух-трех поколений и событиями жизни в пределах «ближнего» пространства. В то же время нельзя исключать возможности сохранения в сознании фактов далекой истории: Пугачев, Демидов, Петр I. Такая глубина исторического взгляда вполне допустима сегодня, однако у нее, как нам представляется, другой источник происхождения. Это уже не отражение «вселенского» размаха мифологического уровня фольклорного сознания, а сложное по своей природе обыденное сознание современного человека, включающее мифологический, исторический, религиозный и научный уровни. Содержание этих уровней переплетено, так как ничто не воспринимается человеком как универсальное, способное дать ответы на все возникающие у него вопросы.

Проблемы современного сознания многомерны, многоаспектны, их нельзя решить с опорой лишь на одну, реалистическую «систему измерения». Отсюда – актуализация образов и мотивов легендарной прозы, которая занимает одно из центральных мест в попытках современного человека осмыслить мир и свое место в нем.

Легенда – это сакральная история, перекодированная сознанием с помощью фольклорных средств и приемов. В ней отражен внутренний мир человека, его непроявленные поступки, действия, его поиски идеала, соотнесения себя, своей жизни, жизни своего духа с идеальным миром, миром духовных ценностей и констант. Иными словами, обращение к легендарным образам и мотивам служит целям духовной идентификации человека (в предании же он реализует потребность ориентироваться в категориях времени и пространства, но в итоге обретает все ту же духовную идентификацию).

Быличка сегодня – это зафиксированная в фольклорном тексте история чувств, ощущений, переживаний человека, в определенной степени актуализация его подсознания, но в конечном итоге – тот же ответ на потребность в самоидентификации.

Современные тексты быличек свидетельствуют о «размывании» традиционных верований. Так, в одном из текстов читаем; «Я чашки мыла, потом на стол их ставила, перевернув. Вдруг одна из них как поедет по столу. Проехала сантиметров пятнадцать и остановилась. Полтергейст какой-то. А может, и домовой хулиганит» (ФА ЧГПУ; зап. А. Мищенко в 2001 году в г. Челябинске от А. Стрепетовой, 1980 г.р.). Типичный мотив «домовой шалит» приписывается заимствованному демону, но все же мы наблюдаем проявление мифологичности сознания: рассказчица не желает объяснить происшествие рационалистически.

Переосмысляются и некоторые устойчивые функции персонажей. Например, мотив «домовой предсказывает», записываемый и сейчас, приписывается некой птице-предсказателю: «Сейчас птица дает предсказания, а не домовой» (ФА ЧГПУ; зап. Е. Коузовой в 2000 году в д. Колослейка Ашинского р-на Челяб. обл. от А. М. Вершининой, 1910 г.р., А. П. Петровой, 1934 г.р., П. Р. Викуниной, 1920 г.р.).

В нашем архиве есть текст бывальщины со сказочным зачином в начале: «Жила-была девка старая, незамужняя, звали ее Маланья». Однако эстетизированные черты не влияют на разрешение конфликта. Действие насыщается признаками условности, не характерными для жанра былички, но и от социально-бытовой сказки этот текст отличает то, что конфликт разрешается трагически, показывается демоническое влияние. В бытовой сказке для сюжета важен смех, который в данном тексте не явен, дается лишь намеками: «Маланья так и жила годов до тридцати пяти: немытая да нечесаная» (ФА ЧГПУ; зап. в 2001 году в г. Пласте Челябинской обл. от П. П. Матюшиной, 1981 г.р.). Рассказчица пытается отнести действие в условное время, но от условности приходит к реальности. Если в бытовой сказке герой активен, сказка делает его хозяином своей судьбы, то в данном случае, наоборот, актуализируется потусторонней силы, Маланья фактически является объектом для действий других. Насыщение текста стилевыми особенностями сказки не приводит к тому, что бывальщина переходит в сказку, что еще раз подтверждает предположение о стабильности образа домового.

На этапе демифологизации находятся образы мертвецов, колдунов, ведьм и оборотней. Вера в них редуцирована. Исчезли некоторые комплексы сюжетообразующих мотивов, но связано это в большей степени с исчезновением предпосылок для их функционирования. Утрачиваются и принципиальные аспекты верований: например, современный человек не знает заложных покойников, принципиально противопоставленных в представлениях славян умершим естественной смертью. Образы обнаруживают тенденцию сближения с другими видами устной прозы, часто выходят не только за пределы фактографической информации, но и рамок фольклора. Все образы действуют и в созданных литераторами произведениях, и в фильмах. Но эстетизированные персонажи функционируют самостоятельно, оказывая минимальное влияние на исконные представления.