Консул Руси

Джонки заходили к берегу под довольно острым углом к ветру, а потому не очень быстро. Развернувшись же на северо-запад, они поймали ветер и стали разгоняться, став практически неуязвимыми для противника. Слишком быстрыми, чтобы нормально свалиться с ними в свалке. Слишком высокими, чтобы запрыгнуть на борт и сойтись в абордажном бою. И слишком тяжелыми, чтобы остановить эти неудержимые «корыта», кажущиеся на первый взгляд до крайности медлительными и неповоротливыми.

Сделав круг вокруг москитного флота Ярослав развернул эскадру строем фронта и вновь повел ее на врага. Бегущего и явно паникующего врага. Он твердо помнил слова Суворова о том, что если враг разбит и отступает, то сможет позже вернуться в бой. Если же уничтожен — то нет. И он хотел нанести супостату как можно больше урона, дабы тот никогда в обозримом будущем даже и помыслить не мог атаковать корабли под черным скорпионом.

Он долго думал над геральдическим символом своего дома. Не государства, а дома, так как различал эти понятия. И остановился на символе NOD из игры Tiberian Sun. Черный хвост скорпиона с жалом на красном фоне. Простой. Скорее символичный, чем реалистичный. Но весьма узнаваемый.

Этот штандарт он поднимал над державным флагом, указывая принадлежность кораблей к своей личной флотилии. Пока не было иных. Но это — пока.

У Руси же символика же была совсем другой. Это был двуглавый Имперский орел из Warhammer золотого цвета на поле насыщенного, темно-лазурного цвета. Ни короны. Ни скипетра с державой. Ничего. Просто схематичный золотой орел на фоне закатного небосвода. И этот флаг также нес каждый из кораблей его державы.

Почему же Ярослав не стал добивать венгров?

Потому что они ему были не враги. Загнанные в угол, отчаявшиеся, готовые умирать люди. Впрочем, сделанное им предложение не отличалось особенной гуманностью.

Несмотря на всю отсталость социального и экономического развития степняки очень гордились тем, как они живут. И считали оседлую жизнь если не позорной, то чем-то близким к этому. Даже пешком идти в походе, а не верхом на коне, было для них уроном чести и тяжелым наказанием. Если конечно, твой конь не пал в бою.

Альмош не дал ответа. Он просто ушел с остатком своего войска.

Но Ярослав не сомневался — передерутся. Да, Альмош попытается выторговать у печенегов хоть немного мира, ссылаясь на консула Нового Рима. Но далеко не все венгры пойдут под руку Ярослава. Многие попытаются прорваться в земли болгар или посчитают достойным гибель в бою. Включая самого Альмоша, который не подчиниться. Наш герой был в этом совершенно уверен.

Будущего у них не было. Больше не было. Так зачем добивать тех, кто их так мертв?

В оригинальной истории к началу 860-х годов не было союза между Византии, Болгарией и Моравией. В оригинальной истории болгары и германцы терзали Моравию, зажатую между ними как между молотом и наковальней. И поэтому, когда истерзанные и отчаявшиеся венгры в 890-е годы вторглись в ее пределы, им почти не сопротивлялись. Некому было это делать.

Здесь же события намного ускорились и в совершенно ином политическом раскладе. Если бы венгры не пошли на генеральное сражение с Ярославом у Днепра, то имели бы силы еще лет двадцать-тридцать сопротивляться ослабевающими день ото дня печенегам. А теперь… теперь их дни были сочтены, как бы грустно это не звучало.

Когда-то так в прошлое ушли скифы, сарматы, авары и многие иные племена, что не выдержали конкуренцию за место под солнцем. Теперь наступал их черед. Они были слишком гордыми, чтобы отказаться от своего образа жизни. И слишком слабыми, чтобы за него держаться.

Касоги же и прочие народы, перебежавшие на сторону халифата и выступившие против Ярослава, не находились в столь щекотливом положении. Поэтому русские джонки, развернувшись строем фронта, преследовали их и терзали, стараясь нанести как можно больший урон.

Наместник же Херсонеса смотрел на открывшуюся перед ним картину волком. Ему было страшно. Он, как и многие аристократы нутром чувствовал ту опасность что исходила от Ярослава. И, несмотря на то, что эта победа была в интересах Византии и его лично, отнюдь ей не радовался. В этих дымах и огне, которыми покрылось море юго-восточнее Кемерийской переправы, он чувствовал что-то демоническое… что-то потустороннее… Во всяком случае именно эти образы рисовало ему его воображение.

— Язычник… — тихо произнес наместник, вслушиваясь в звуки ветра, что доносили, как ему казалось, отголоски криков с поля боя. Оно было очень далеко и вряд ли бы можно было что-то услышать, но… ему так казалось.

Он тяжело вздохнул.

Перевел взгляд. И вздрогнул.

Многие воины на его корабли молились. Но они возносили слова благодарности за желанную победу отнюдь не Всевышнему. Нет. То тут, то там шелестом неслось: «Посейдон… Посейдон…»