Консультант по дурацким вопросам

Слава тебе, господи, что нету, подумал Миша, слава тебе, господи. А то бы я сейчас просто удрал с площадки, честное слово. Но сам-то тоже хорош! Это как надо было замахнуться и какую придать угловую скорость, чтобы сломать черенок от большой кувалды…

Дверь вынесли ударом двух щитов с разбега — упала как миленькая — и пошли обедать.

— Завтра ты со мной, — напомнил Ваня.

Намечалась пьянка с интересными людьми и «замечательными мужиками». Миша там рассчитывал набраться опыта и немного расслабиться, а то это бесконечное выбивание дверей уже подзадолбало.

Прямо хоть сам пиши историю, где никаких дверей не будет.

Правда, он уже пробовал — и тогда двери сами полезли в текст, выбиваясь направо и налево…

И прошлогодний опыт работы в Южной Осетии показал: сценарий — не догма. Если хочешь, чтобы получилось как задумано, — тогда и снимай сам, и монтируй лично. А то получится… Как с Южной Осетией.

Миша тогда был уверен, что работал над фильмом про войну. И ресёрчер так думал. Да все так думали.

После премьеры, когда Миша сидел перед телевизором, будто по голове стукнутый — с открытым ртом и желанием провалиться сквозь землю, — ему позвонил Пиротехник.

— Слушай, тут показали такое загадочное кино! Неизвестно кто неизвестно зачем стреляет по Цхинвалу — и все прячутся в подвалах!.. Я ни хрена не понял вообще! Про что это? Зачем? Ты не знаешь случайно, кто снимал эту хрень?!

* * *

У Миши был к тому моменту приличный опыт работы на съемках документального кино, и результаты ему в общем и целом даже нравились. То, что он увидел по телевизору в августе 2009-го, вогнало его в ступор. Он ждал чего угодно, только не такого.

Ладно бы один Миша — выпала в осадок группа.

Все они, хотели того или нет, пропитались запахом послевоенного Цхинвала. Это был горький, до слез, запах победы. Все они помнили сценарий и думали, что делают фильм о том, какой ценой далась эта победа и каких неимоверных усилий требует война. Люди Цхинвала в безнадежной ситуации уперлись — и отстояли свой дом. Рядом с ними дрались наши солдаты, обреченные на проигрыш, — и тоже уперлись — и тоже выстояли. Измордовали их страшно, но люди продержались. Отчего так вышло, какой в этом был смысл, как пережитое изменило героев и как они теперь с таким опытом живут — ну, давайте посмотрим. Дотошно и подробно разложим все по полочкам.

У режиссера были козырные карты на руках. Помимо реконструкций, с которыми Миша так намучился, — масса хроники и, главное, уникальные интервью с участниками событий. Люди наговорили — мало не покажется. Но изо всех интервью в фильме остался только кусочек разговора с офицером разведбата, у которого на глазах чуть не погиб его сын. Вот акцент на эмоциях заслуженного человека режиссер сделал превосходный. Давно Миша не видел по ТВ плачущих разведчиков… Про то, что этот офицер сейчас практически глухой и как его так угораздило (а он, на минуточку, поджег три танка, стреляя по ним из гранатомета из маленького помещения), — ни слова. По тем обрывкам, которые вошли в картину, складывалось впечатление, что он только сидел в подвале и страдал из-за ребенка.

И так весь фильм: о том, как люди страдают.

Того, что они, страдая, еще и побеждают, — не разглядишь. Как режиссер добился такого удивительного эффекта — просто черт знает. Ведь по картине вовсю катались танки, а по танкам палили актеры, и танки горели. Там гремели взрывы, летели ошметки, полыхали намазанные резиновым клеем стены, там воевали, но… Все это утонуло в потоке слез.

Пиротехник уверял, что группе подсунули вместо режиссера переодетую бабу. Именно бабу, поскольку женщина — существо конкретное и не могла бы слепить из такого сильного материала слезливую невнятицу.

Картина в целом получилась, как верно заметил тот же Пиротехник, про людей в подвалах. А еще про то, как им было худо в подвалах и как стало вообще ужасно, когда они из подвалов выползли.

Кто бы спорил, в Цхинвале всем хватило поводов расплакаться. О том, что война в принципе кошмар, тоже надо говорить. Получись это у режиссера — никто бы, наверное, на стенку не полез, как бы далеко картина ни ушла от первоначальной идеи. Мало ли — «режиссер так видит». Лишь бы хорошо видел. Лишь бы внятно это свое видение подал — так, чтобы зритель ему сопереживал.

Зритель в картину, мягко говоря, не въехал.

Когда из фильма, над которым месяц корячились без продыху больше полусотни москвичей и несколько сотен цхинвальцев, вообще неясно, а на фига все это было — и зачем корячились, и о чем кино, — в голову лезли очень злые вопросы. Ведь человек, посмотрев документальную ленту, должен, наверное, остаться с минимальным пониманием, о каких событиях речь, как и когда это случилось, что было сделано, какие есть на сегодня выводы и версии, ну и так далее. Иногда авторы экспериментируют, конечно. Но даже в самой замороченной и навороченной документалистике все то же самое дается через видеоряд. Смотришь — и до тебя доходит. Вершина режиссерского мастерства — это когда чем меньше закадрового текста, тем лучше доходит.