Контакты с утопленником

— За исключением вас, — добавила я не из любезности, а потому что действительно так думала. — Но я еще не видела господина Халдемана. Надеюсь, что он…

— Не надейтесь, — прервал меня Алекс. — В отношении его как раз не надейтесь. Что касается других… То мне трудно себе представить, что они такого сказали или сделали, чтобы с первого же дня у вас сложилось подобное мнение. Вы можете мне объяснить?

Ну, наверное, смогла бы, если бы не сознавала, что из этого ничего не получится. Могла ли я, например, объяснить, как ужасно громко — оглушительно! — звучала кассета Юлы и Валентина и как невероятно глубоко спала госпожа Ридли через несколько минут после того, как ее выключали? Или взгляд Юлы там, в полумраке коридора — она долго ощупывала им мое лицо, а утром вообще не помнила, что видела меня. «Она была во власти Белой слепоты, то есть негатива темноты», — сказать ему так? А что сказать о Тине? Мылась в ванной, забыв взять халат, хотела убежать из дома «как только родится ребенок», погасила мне свет в ванной, подглядывала — я так предполагаю — что делается в моей комнате. А Арнольд нарочно кричал мне в ухо, два раза спрашивал, как я спала, и посоветовал мне уехать отсюда.

Ну ладно, но главное — поведение этих людей, их мимика, жесты, впечатление от них — все это, к сожалению, не поддается описанию. Это нужно было увидеть, услышать самому, а рассказать об этом невозможно.

Да и зачем о чем-либо рассказывать?

— Сожалею, что заговорила на эту тему, Алекс. Сейчас, поразмыслив, я пришла к выводу, что, пожалуй, ошибаюсь. У меня в последнее время нервы не в порядке. Я болела воспалением легких в тяжелой форме… поэтому я такая худая. А кроме того стала, наверное, очень мнительной. И получилось как-то скверно, я вроде какая-то сплетница. Очень сожалею!

— Не переживайте, Эми. — Он коснулся моей руки, легкий жест, который, однако, подействовал на меня успокоительно, сразу же, так много тепла и сочувствия ощутила я в нем. — Ничего, совершенно ничего плохого вы не сказали. Просто мне кажется, что вы немного запутались. Вы смешиваете понятия «ненормальность» и «сумасшествие», а между ними огромная разница.

— Так уж прямо и огромная…

— Даже пропасть. Поскольку ненормальность, если она в определенных границах и определенной направленности, а не общая, естественно, то она ничто иное, как сумма защитной реакции и способов приспосабливаться. Человек может быть абсолютно нормальным, если бы жил в абсолютно нормальных условиях и был зачат от абсолютно нормальных родителей, которые тоже жили бы в абсолютно нормальных условиях и были зачаты абсолютно нормальными родителями, которые и так далее… Понимаете? Но не было и не будет таких условий и такого зачатия. В этой цепи наверняка что-то порвется. А те, кто, к их несчастью, слишком близки к этому состоянию…

— Какому? Абсолютно нормальному?

— Да, именно они рано или поздно становятся жертвами безумия. Скрепы в психике недостаточно гибкие, чтобы помочь им пройти сквозь большие или маленькие отклонения ненормальности, или, как принято их называть, аномалии действительности.

— Выходит, из того факта, что сумасшедшими становятся меньшинство из нас, следует то, что в большинстве своем мы в достаточной степени ненормальные.

— Как вы прекрасно меня поняли! — обрадовался Алекс. — Добавлю только, что аномалии тут, в имении, большие, вы в этом скоро сами убедитесь, а по этой причине и отклонения в психике у его обитателей шире средней амплитуды. Вот и все.

— О, как утешительно, — пробормотала я.

— В самом деле утешительно, Эми! По крайней мере есть реальный шанс, что ни у кого из нас крыша не поедет… Извините за выражение!

— Нет, что ж, хорошее выражение. Только если оно соответствует истине. Но вы прекрасно знаете, что живете под одной крышей с этими людьми…

— Ну не совсем под одной крышей, — возразил Алекс. — Я снял Старое крыло. Так что мы собираемся вместе за ужином и иногда за обедом, а в остальном…

— Старое крыло? Это где же оно?

Он указал мне на дом напротив скамейки.

— Вот оно, — сказал он.

— Ах! — Мое восклицание было совершенно спонтанным. — Вы его так уже называете?.. А это гранитное чудовище с другой стороны, уж не оно ли Новое крыло?

— Именно, — подтвердил Алекс, и мы оба весело посмотрели друг на друга. — Верно, что это название абсолютно неподходящее. Только теперь до меня дошло. «Крылья». Вот так «птица» получается! Но, по крайней мере, мы можем быть уверены, что она никогда, никогда не улетит, а это придает все же некоторую стабильность нашему положению.

Я состроила скептическую гримасу и медленно покачала головой.

— Гм! Не знаю. По-моему, для кого-то было бы лучше, если б она улетела. Что-то вроде горы и Мухаммеда наоборот. Раз у них нет сил улететь отсюда, то нет другой «надежды», как чтобы их дом улетел.

— Кто они?

— Юла и, предполагаю…

— Юлия. Для меня она Юлия, — любезно, но не слишком своевременно сообщил мне Алекс, а глаза его как-то странно затуманились. — Юла звучит грубо.