Контакты с утопленником

Но хорошо быть глухим, особенно, если ты еще и такой нахальный, как этот тип. Который самым невозмутимым образом с завидной, я бы сказала, простотой манер повернулся к ней спиной. И все. Ее гнев остался у него за спиной, неслышимый, невидимый, с субъективной точки зрения несуществующий для него. Она бессильно закрыла рот и опустила руки — так, наверное, поступил бы Дон Кихот, если бы вдруг осознал, что сражается против ветряных мельниц. Она разгладила свое платье и села на диванчик возле двери. Паническая растерянность опять отразилась на ее лице, отчего оно стало еще более морщинистым.

«Послушайте, госпожа Ридли, что на вас находит?» или «Я понимаю, что что-то происходит в вашем жутком доме, но скажите мне прямо: что?» Нет. Надо более прилично: «Не считаете ли вы, госпожа Ридли, что вы должны мне объяснить…» или «что воспитанный человек должен… обязан дать мне объяснения…» Я тоже села на диванчик, от моей слабохарактерности у меня уже просто голова шла кругом.

И все-таки я не могла, не должна была оставаться в этой жалкой роли статиста в каком-то непонятном для меня театре абсурда!

— Не считаете ли вы, госпожа Ридли, — начала я дрожащим голосом, — что воспитанный человек должен…

— Считаю, конечно! Как же иначе! — рассердилась она на меня. — Однако, чтобы понимать, что должен, надо сначала быть воспитанным. А у него нет никакого воспитания. Да, у Арнольда нет ни грамма, ни миллиметра, ни калории, не знаю уж в каких единицах оно измеряется, воспитания.

Правильное по содержанию, это ее заявление прозвучало все в том же свойственном ей стиле, неуместное и безумное. Но госпожа Ридли совершила ошибку — она повернула голову ко мне, и, заглянув ей в глаза, я увидела в них разум и лукавство. Очевидное лукавство, случалось, что и другие так смотрели на меня.

— Вынуждена извиниться перед тобой, Эмилия, вместо него, — начала «объяснять» мне она. — Я с ним договорилась, что мы поселим тебя в другую комнату, здесь, на первом этаже. Хорошая комната, хорошо обставленная… А он! Да в той комнате никто никогда не жил! Она пустая… неуютная. Ах, как я разнервничалась! — Она говорила об Арнольде так, словно его вообще здесь не было. Это, правда, в большой степени соответствовало действительности, поскольку его спина продолжала изолировать его от нас, «уносить» куда-то далеко-далеко. — Все глухотой оправдывается, Эмилия, но ясно, что его цель делать, что ему вздумается. «Но почему ему вздумалось поселить меня там?» — спросишь. От лени, сразу отвечу тебе. Чтобы приготовить другую комнату, надо было приложить немного больше усилий с его стороны, а он не любит их прилагать. Вот сейчас я говорила, что ему надо поехать с нами в город, потому что для дома все время нужно что-то покупать, без конца надо покупать, а он заупрямился. В воскресенье нигде ничего не купишь, дескать. Найдет! Оставим его там, пусть ищет…

Госпожа Ридли вскочила с диванчика, похоже, собственное красноречие зарядило ее энергией, сделала мне знак «Пошли!» и подтолкнула Арнольда к двери.

Не успели мы выйти, как наткнулись на Юлу. Можно было даже сказать, чуть не споткнулась о нее — она сидела на самой верхней ступеньке, точно посередине. Когда она подняла голову, у меня мурашки побежали по телу. Меньше чем за час она изменилась до неузнаваемости, изменилась не к лучшему. И не от чего-то хорошего, в этом тоже не было никакого сомнения. Глаза ее напоминали глаза куклы, широко раскрытые и немигающие, словно скованные внутренним холодом в своих орбитах, губы — бескровные, почти синие, каждая черта лица перекошена то ли от боли, то ли от ужаса…

Госпожа Ридли не была удивлена ее видом, она подошла к ней и как-то осторожно положила ей руку на плечо.

— Что случилось, Юла?

— Ничего. Пока.

— Ничего и не случится. Но все-таки место твое не здесь.

— А ты? Почему ты не поспешишь?

— Да, дочка, ты права.

Госпожа Ридли наклонилась к ней. Посмотрела на нее необыкновенно выразительно, хотя что это выражало, Юла, верно, не поняла, потом поцеловала ее с материнской нежностью в лоб и стала спускаться вниз по ступенькам. Мы с Арнольдом молча последовали за ней.

Несмотря на последние, исключительно неприятные впечатления, когда мы подошли к стоянке, я снова сосредоточила свое внимание на окнах Тины. Занавески были задернуты…

— А с каких пор тут лежит эта куча угля? — Я знала, что мой вопрос не к месту, даже нахален, если иметь в виду состояние госпожи Ридли в данный момент, но с другой стороны, ведь никто не интересовался моим состоянием!

— Со вчерашнего дня, — ответила она рассеянно.

Через несколько секунд, однако, что-то мелькнуло у нее в голове — она сосредоточенно нахмурила брови, замедлила шаг. Сейчас спросит меня, почему я интересуюсь такими подробностями, подумала я. Она спросит, а я ей скажу! И на этот раз непременно потребую более глубоких объяснений.

Но она ничего не спросила. И с выражением человека, который вдруг решил поделиться с другим своими затруднениями, заговорила с горестными нотками в голосе: