Контора

Общаться с толстяком оказалось еще сложней, чем с его подругой. Так всегда с «нестандартными» людьми: длинноносыми, прокаженными, непомерно толстыми, как данный экземпляр. Смотреть им в лицо неловко — могут подумать, что ты на них пялишься, а отводишь взгляд — выходит, что тебе неприятно на них смотреть. Как ни крути, получается, что ты только и думаешь, что об их ненормальности. Будь Юрий Яковлевич килограммов на сто постройней, он не вызывал бы никакого сочувствия. Еще чего! В этой туше сидит чванливый самоуверенный гад, который считает себя белой костью. Человека, который на две головы богаче и влиятельней тебя, рассуждал Леха, можно только ненавидеть, разумеется, если это не твой брат или папаша. А с ущербным все по-другому. Ты сидишь, видишь, в какой он беде, и невольно жалеешь его. И хотя рассудок напоминает тебе, что в кармане у этого «несчастного» полмиллиона, а то и поболее, но ты ничего не можешь с собой поделать. Минута разговора, и ты уже не в состоянии думать ни о чем, кроме изъяна собеседника и того, замечает ли он твое смущение и что думает о тебе, видя твое замешательство... Короче говоря, думать ни о чем невозможно. Хочется погладить толстяка по головке и сказать, чтобы он забирал прилавок даром. Заодно попотеет, сбросит хоть немного... Может, уроды нарочно выставляют напоказ свои недостатки, чтобы сбить с толку и облапошить «под шумок»?

— Оплачивать будете наличными или по перечислению? — задает Леха формальный вопрос, а сам изо всех сил будит в себе классовую ненависть к этому толстосуму.

— Подожди писать, Чехов. Давай сначала поторгуемся. — Юрий Яковлевич утвердился наконец на стульях.

— Как поторгуемся? — Леха растерянно улыбается.

— Ну, как торгуются! Ты — двадцать, я — десять, посередине сходимся, и тогда уж можно выписывать.

— Но... — Леха не мог понять, шутит клиент или впрямь полагает, что пришел на базар. — Я ведь не владелец оборудования. У нас есть цены по прайсу. И в соответствии с ними мы торгуем.

— Прайс прайсом, — кивнул толстяк, — а скидки?

— Скидки у нас есть, — подтвердил Леха. — Но это скидки для оптовиков и постоянных клиентов. А вы... вы ведь впервые у нас?

— Еще бы! — Юрий Яковлевич довольно ухмыляется. — Небось не забыли бы меня!

Леха начинает ерзать на стуле. Внутри его идет битва с человеколюбием.

— Так я вроде много беру. Я не оптовик?

— Вы берете не много, — тактично поправляет его Леха, — а на большую сумму. Вот если бы вы купили пять горок, то это считалось бы оптом. А так вы приобретаете по одной единице оборудования...

— Значит, нет? — оборвал его толстяк, и вид у него сделался такой, будто он сейчас огреет несговорчивого менеджера своим кулачищем.

— К сожалению, таковы правила, — развел руками Леха. — Не я их устанавливаю.

— Значит, ничего не поделаешь? — разочарованно спросил Юрий Яковлевич-жирныйскряга. Ему, похоже, просто из принципа хотелось урвать какую-нибудь скидку или льготу. Привычка, знаете, болезнь хроническая.

- Увы.

— Ну а если, — толстяк с неожиданным для его габаритов проворством подался вперед, заставив столик захрустеть, — подкинуть тебе премиальных? Это поможет найти основания для скидки?

Вот тебе раз! Тут сидишь, оцениваешь, подбираешь кандидатуры, но вдруг приходит человек и сам предлагает провернуть что-нибудь.

Леха еще минуту молчит, не столько раздумывая, сколько приходя в себя от приятной неожиданности. Потом он тоже подается вперед. При этом лбы заговорщиков почти касаются друг друга, и Леха смотрит толстяку прямо в глаза, нисколько не беспокоясь по поводу его полноты и своих комплексов.

- Есть один вариант, — начинает он издалека. — Это не то чтобы скидка, но деньги вы сэкономите. Тем более что вы платите наличными, правильно я понял?

ГЛАВА XI

Толстяк вошел в торговый зал и остановился, как обычно тяжело дыша. Он неловким движением стянул с лица очки, и зрачки его, обрамленные непередаваемого оттенка радужкой, начали мерно кататься влево-вправо под сурово сдвинутыми густыми бровями, выискивая объект для излитая кипевшего в нем гнева. Он искал Леху.

Толстяк был зол. Зол не на шутку. Это было столь очевидно, что, если бы он хотел выказать переполнявшие его эмоции более явно, ему оставалось только развернуть над головой транспарант «Я ЗОЛ!». Ужасная одышка, не оставлявшая его ни на минуту, должно быть, в течение всей сытой жизни, напоминала теперь пыхтение паровозного котла или тяжкие вздохи кузнечных мехов. Менеджерская братия без труда смекнула, что приближаться к этому живому вулкану себе дороже, и рассредоточилась по залу возможно дальше от огорченного чем-то клиента. Занимающиеся в тот момент с клиентами приклеились к ним с удвоенным усердием, тот же, кто до сей трагической минуты не был занят, предпочел сделать вид, что уж у кого, у кого, а у него забот полон рот, а то и просто улизнуть из большого зала через зал весов и касс.