Контора

— Никто ничего ему не заменит, — угрюмо ответил Мухо. — Выпишем сейчас в нашем сервисе компрессор. Вечером съездим к этому толстому, и, если дело и впрямь в компрессоре, завтра выкупим его и заменим. Вот и все.

— Но он ведь не хочет менять, — напомнил Леха.

— Плевать на него, — отмахнулся Рома, доставая бланк заказа на запчасти. — В крайнем случае, наймем «газон», заберем у него эту бандуру, отвезем в соседний двор, заменим компрессор, запакуем в картон и привезем обратно ему. Как новый. Пусть докажет, что это тот же шкаф.

— Ага, — кивнул успокоенный Леха. — А сколько стоит компрессор?

— Полторы штуки. Я сейчас заплачу наш последний куш и своих добавлю, а ты мне отдашь со следующей сделки. Что ж, потеряем по семь с половиной сотен. Наверстаем еще...

Леха вздохнул с облегчением, что потери оказались не столь фатальными. Рома поздравил себя с удачей: новый компрессор он купит всего за девятьсот, а старый, сломанный сдаст минимум за четыреста. Так что он даже заработает на этом печальном инциденте и лопоухости своего земляка. А что такого? Кто все придумал? Кто торговался и еще будет торговаться с толстяком? То-то.

Зарю кооперации Челышев проспал. Не в буквальном, конечно, смысле. В те дни, когда страну взбудоражил эпохальный закон, он по-прежнему вставал в шесть, делал за-)ядку, гулял с собакой, а на обратном пути доставал из ящика свежую газету, чтобы внимательнейшим образом изучить ее. Так что о новом курсе партии и правительства Петр Владимирович был наслышан и начитан. Другое дело, что, как и все его сослуживцы, он весьма скептически относился к этой «второй волне нэпа». Как и коллеги-инженеры, Петр Владимирович, упиваясь собственным остроумием и гордясь знанием уроков истории, отпускал двусмысленные шуточки по поводу того, чем закончится для повылезших из подполья предпринимателей, цеховиков и фермеров этот короткий золотой век.

— Перепишут всех и отправят лес валить с конфискацией имущества. Так ведь и ОБХСС работы меньше: не искать, не шарить — все на виду, — пророчествовал он с умным видом в курилке, соскребая с языка выкрошивающийся из «Астры» табак.

Всем отделом изучали они опубликованные в газетах ставки налогов и приходили в необъяснимый и непередаваемый восторг от непомерности сумм, которые горемыки кооператоры должны были выплачивать родному государству.

Петр Владимирович следил за развитием событий с тем завистливо-гадостным чувством, с каким следит обыватель за взлетом соседа: на лице старательно изображено сочувствие, а губы шепчут беззвучно: «Падай! Падай! Ну, падай же!» Каждый день, открывая утреннюю газету, Челышев жадно искал сообщения о новом повороте партийной линии, разоблачениях, арестах. Времена, конечно, наступили не те, чтобы изобличать и арестовывать, но невмоготу становилось молодому инженеру с окладом сто сорок наблюдать, как крепнут и обрастают новыми побегами ростки сытой и «упакованной», болезненно чуждой советскому человеку жизни. Не могло, не должно было это безобразие продолжаться вечно.

Вполне можно было смириться с тем, что где-то там, за неким «бугром», недобитые (пока) буржуи пьют виски и время от времени факт пития находит отражение в зарубежных фильмах, а факт существования чайно-золотистого напитка подтверждается пустой бутылкой, возвышающейся на чьей-нибудь кухне с видом столь самодостаточным и важным, словно это не заурядная стеклотара, а как минимум подлинник Родена с дарственной надписью хозяину дома от скульптора. Еще недавно все находились примерно в равных условиях, и это значительно облегчало жизнь. Но теперь все изменилось. Теперь, выводя по утрам собаку, Петр Владимирович имел возможность лицезреть бутылки из-под диковинных заморских напитков возле мусоропровода, — этажом ниже поселился один из не в меру удачливых кооператоров, поймавший за хвост свою Синюю Птицу и стремящийся, пользуясь моментом, надергать из ее хвоста возможно больше перьев. Увидев в первый раз знаменитую квадратную емкость с человечком, приветливо поднимающим цилиндр, на этикетке, Петр Владимирович едва не бросился к ней, чтобы завладеть раритетным сосудом, занимавшим почетное место в серванте его начальника отдела. Едва не бросился, но успел осадить свой плебейский порыв. Докатился, дядя Петя! Инженер-конструктор бутылки по помойкам собирает!

И так стало больно и обидно за себя, за державу и за деда-ревматроса, что после этого случая Челышев возненавидел доморощенных капиталистов с удвоенной силой. С удвоенным тщанием искал он теперь меж газетных строк надвигающийся кооперативный катаклизм. Вдвое больше яда вкладывал он в едкие остроты на эту тему.

Предпринимательское движение между тем набирало силу, иномарок на улицах стало не меньше, чем «Жигулей», а полки магазинов начали почему-то пустеть. Жизнь дорожала, а зарплата инженера оставляла желать все лучшего и лучшего. И как-то незаметно, в обход классовой ненависти, начало одолевать желание тоже «замутить» что-нибудь эдакое, чтобы попить виски, сменить наконец костюм и красивым жестом подарить девушке огромный букет роз.