Контора Кука

Впрочем, и тут, уже даже локальные, «пункты назначения» играли всё меньшую роль — Лев быстро осознал, что гораздо больше, чем «оживающие открытки» с видами Тауэра или Вестминстера, его радуют ожившие слова, за которыми тут никто не лезет в карман… Или если уж лезет, то слово потом начинает сразу же быстро летать туда и сюда, как шарик пинг-понга, вот точно так, да… как у игроков оказывается в руке всё время новый и новый шарик, когда прежний улетает, — так быстро, что даже не успеваешь заметить, откуда они его извлекли — из кармана, или он был всё время в другой руке, как будто даже целая пригоршня…

Осознав это — что ему напоминает эта здешняя манера разговора, её темп, ответы вопросом на вопрос… Лев даже вспомнил анекдот времени «Москва — Пекин»: «Мама, я здесь познакомилась с пинг-понгом». — «Доченька, ничего, что он китаец, главное, чтобы человек был хороший».

«Как-то веет от этого анекдота здоровьем, да… В более позднезастойное время „хороший человек“ уже был только в ироническом смысле, — подумал Лев, — ну да, два кирпича, лежащие на крыше, один другому говорит: „Главное, чтобы человек был хороший“».

«Хотя кто знает, может быть, та дочка и мамаша и были что те два кирпича… — думал Ширин, глядя на кирпичный Лондон, — мама, я сделаю это тонко…»

Пинг-понг, да, вопрос на вопрос, вопрос не вопрос, многие рассказывали — и рисовали ему в ответ в воздухе руками моментальные скетчи… И всё это ему ещё что-то напоминало, но он не сразу смог осознать, что именно, какой-то светлый образ мелькал, как и белый шарик… но он не напрягал память, а получал удовольствие — неожиданное и тем более приятное, от всех этих модуляций языка, совсем не похожего на тот, к которому было привычно его ухо, слышащее в Мюнхене едва ли не ежедневно в метро громкий — как будто говорящий стоит рядом с тобой, хотя он вон там, в самом конце вагона…

В общем, этот американский, другой английский, этот very penetrating — voice [42].

Плюс каламбуры, без которых не обошёлся, кажется, ни один отвечавший ему прохожий, разве что не целые анекдоты… и вдруг он понял, что напоминает ему этот город: Одессу, ну конечно. «Вот же она, ты же по ней идёшь!»

«Но тут ещё и ситуативно, — подумал он, — ведь туда я тоже попал на два дня… или нет, там было ещё меньше, и тоже за книгами… хотя здесь — вообще чёрт его знает, за чем… её… меня… она меня послала… может быть, просто подальше… но там было — за книгами, да… и дело даже не в этом: дело в ответах прохожих, в этой моментальности их реакций… в стопроцентных попаданиях в точку — yes! this is the point… при этом в Одессе меня удивило то, что я в точности так её себе и представлял… А в Лондоне — то, что я никак не ожидал найти здесь тот же самый meshugaas [43] … что и в Одессе… Возможно, это компенсация за то, что Одессы было так мало?.. Сколько там было той Одессы…»

Ширин пробыл в городе-герое одну ночь без дня… Вечером приехали и уехали рано утром, всю ночь бродили по пустому городу — тогда ведь там не было ночной жизни, советский город спал спокойно, так что и не так уже чтобы сильно общались с одесситами… но даже того, что было — с водителем такси, с последними ночными прохожими, — хватило, чтобы изумиться… Он-то думал, что её таковой уже нет, что она такая теперь только в книгах… Но книги лежали в камере хранения, были наглухо заперты железные дверцы с шифром, а он с Озерским-младшим, записав коды ячеек на бумажку, как два вылетевших из книги призрака, гуляли на свободе с оттопыренными карманами… Может быть, впоследствии её и не стало, этой «мамы», он это не исключал, но тогда — в восемьдесят восьмом, что ли, году, это оказалась самая что ни на есть Одесса-Одесса…