Конторский раб

С появлением этого молодого человека в конторе жизнь моя не очень и изменилась, несколько чаще стали появляться какие-то письма с туманным содержанием, да две новые таблицы приходилось теперь заполнять еженедельно и отдавать Аграфене Фроловне. Но вот Богдан Осипович теперь вылезал из своего угла по нескольку раз на день. Предшествовал этому, обычно, резкий, неприятный телефонный звонок.

«Дед» поднимал трубку, представлялся, слушал, иногда записывал, потом клал трубку на рычажок и, уныло опустив уголки рта, зачем-то смотрел на потолок минуту или две, затем, кряхтя, одевал ботинки, поскольку имел обыкновение сидеть за столом в носках, отдуваясь, вылезал из своего угла и, обращаясь к Аграфене Фроловне, говорил:

– Я к этому… Чтоб…

Аграфена Фроловна понимающе кивала и чуть ли не крестила его на прощание, когда он, ссутулившись, выходил из комнаты, словно шел на войну.

Все мы, подняв головы, провожали его взглядом, но лично мне его не было жалко. А что тут жалеть? Схлестнутся сейчас бестолковая суета и сонное безразличие, кипяток и лед, и что в результате получится? Вода. Обыкновенная вода, бесполезная и никому не нужная, особенно сейчас, осенью, когда с серого неба так и хлещет мелкий, нудный дождь. Солнце проглядывает сквозь разрывы в облаках редко, да и светит теперь неярко, скудно, скользнет над крышами и спрячется. До лета далеко, и поневоле захочется морозца, чтобы остановить эту сырость. Ну а уж если морозец вдарит, то и Новый Год рядом, а там и до Восьмого марта недалеко, и вот уже ручьи потекли, и жизнь опять покажется яркой и местами пряной. Нам бы лишь конец января и февраль осилить, преодолеть холода и темень, гололед и соль на тротуарах.

Но однажды «дед» вошел в комнату и не зашаркал к себе за стол как обычно, а подошел ко мне. Взглянул на меня печально и сказал:

– Иди, теперь тебя зовет.

Вначале я не понял про кого речь идет, но потом сообразил и пошел. А что мне еще оставалось делать? Человек-то я подневольный.

В указанную комнату вошел без стука. Просто открыл дверь и остановился на пороге. Осмотрелся. Комната большая, больше, чем наша, светлая, имеется стеклянная дверь – выход на балкон. У дальней стены стоят два стола, перпендикулярно один к другому, выставлены в форме буквы «Т». Это сюда «дед» бегает раз по десять на дню, даже чаще, чем в туалет. Это здесь проводятся совещания, когда юный «полководец» рассаживает своих «командиров» за столом напротив и раздает указания, от которых у «деда», насколько я сумел заметить, прогрессирует изжога, и он ложечку за ложечкой глотает соду, запивая чаем, что услужливо подает ему Аграфена Фроловна.

Вот так и выглядит в этой конторе гнездо самого главного путаника.

Много я повидал таких во время своих блужданий по конторам. У одного в шкафах были выставлены челюсти убитых им где-то в далеких морях акул, косвенно указывая всем на свою неприкосновенность и одновременно вольность, а с лица никогда не сходил ровный южный загар. Другой постоянно гремел посудой – как не войдешь к нему, видишь лишь спину и оттопыренный зад, а все остальное прячется за открытой дверцей шкафа, слышишь звон стекла, глубокий вздох, причмокивание, и затем уже не твердой походкой он идет к своему креслу, куда падает с довольной улыбкой и облизывает полные губы. Еще один был такой элегантный, всегда в хорошем костюме, усы пострижены аккуратно, по коридорам не ходил, а шествовал, ступал неторопливо, со всеми разговаривал ровно, никогда не повышал голос, не суетился, на губах играла снисходительно-высокомерная улыбка, и попасть к нему в кабинет получалось не всегда, очень часто дверь была заперта изнутри, а оттуда доносились женское хихиканье, постанывание и ахи… Еще один…

Да черт с ними со всеми. Все они, разнясь внешне, исполняли лишь функцию присутствия, надзора и принуждения, а функции управления и совершенствования в их понимании сводились к трем предыдущим.

А теперь я в этой комнате… За одним столом, лицом ко мне сидел сам Михаил Сергеевич, но лица его не было видно, видна лишь плешь не макушке, смотрит в какие-то бумаги. За вторым столом боком ко мне сидела незнакомая мне грузная женщина и тоже перебирала листы бумаги. Когда я вошел, оба на мгновение оторвали взгляд от бумаг, посмотрели на меня и опять погрузились в чтение, только юный «полководец», взмахнув рукой, произнес:

– Проходите, садитесь.

Я прошел и сел напротив тучной дамы. Она улеглась на стол всей своей массивной грудью, опустила плечи и, нагнув голову, скользила взглядом по строчкам, не обращая на меня никакого внимания. Я сравнил ее с бугорком из жира и курчавых волос, из которого торчали короткие руки с толстыми пальцами в золотых кольцах и перстнях, одно кольцо даже было обручальным. Поскольку оба продолжали молчать и читать, я покрутил головой из стороны в сторону, заметил в шкафу, стоящему вдоль боковой стены, ряд фужеров и рюмок, а рядом с дверью притаился кожаный диван – похоже, обязательный атрибут всех начальников, подбирающихся к должности заместителя директора.

– Мы вас пригласили, Александр…