Конторский раб

– Я хоть и мечтатель, но тоже не оптимист, – продолжил я. – Согласен, что свобода – предмет очень сложный. И нет у нас системы, которая занималась бы тем, что определяла какие у кого способности и дальше пристраивала на соответствующее место, чтобы и человеку было интересно на работе и пользу можно было бы получать от него по максимуму, то есть освободила бы его хоть немного, хотя бы в некоторой степени. Как там говорили в те времена про способности и потребности?

– От каждого по способностям, каждому по потребностям, – буркнул он. – Так, когда-то писали на плакатах, но дальше этого, дальше пустых слов, дело не пошло…

– Да… Дальше этого не пошло, потому и провалились опять на несколько уровней вниз… Но… – я задумчиво обвел взглядом комнату. – Знаете… Если рождаться с мыслью, что жить можно лишь в ловушке, где лежит корка хлеба или сухой завиток сыра, и жить все время в страхе от того, что неизвестно что и как с тобой сделают те, кто расставил эти ловушки: то ли убьют, как крысу, то ли пожалеют и отнесут в какой-нибудь зоосад, где условия содержания лучше, чем в ловушке, то… лучше, наверное, выпрыгнуть из чрева на первом-втором месяце беременности, в виде кровавого ошметка, и на этом все закончить… И, может быть, начать все с начала, если перерождение возможно, как считают буддисты. Не знаю… Не знаю… Сам не в лучшем положении…

Мы оба замолчали. Один сидел в углу дивана, смотрел перед собой на рюмку на столе, о чем думал – неизвестно. Может быть, про то как будет объясняться с беременной женой, а они, эти беременные жены, очень нервными становятся – это я знаю по собственному опыту. А может быть, продумывал варианты, альтернативные переезду в Н-ск. Он же человек со связями, наверное, кто-то уже предложил еще какое-нибудь место в другое конторе. Я же стоял и смотрел на светлый квадрат окна. Стало почему-то грустно, даже тоскливо.

– Но, все-таки, что-то нужно делать. Вот так, как сейчас оставлять нельзя.

– Слышал я уже много раз это – «оставлять нельзя», «нужно что-то делать», – он попытался улыбнуться, но улыбка его больше напоминала оскал. – Это значит, что чем-то или кем-то придется пожертвовать. У нас все «действия» происходят с жертвами. Опять придется жертвовать. У нас вообще без жертв не получается. Любой эксперимент заканчивается жертвами, но не пожертвованием. Но и оставлять так тоже нельзя – здесь вы правы. И как развязать этот узел?

– Развязать не получится. Слишком все затянулось. Придется рубить.

– А кто рубить-то будет?

Я кивнул головой в сторону двери.

– Они.

– Хотите дать им пинок под зад, чтобы они за колья взялись? – ухмыльнулся он.

– Ну… За колья они вряд ли возьмутся… Слабоваты для таких подвигов, к тому же образ жизни, опять же образование, те же знакомые, что устроили их сюда, не позволят им опуститься до этого… – я стоял, засунув руки в карманы, смотрел себе под ноги. – А почему вы, Владимир Иванович, не можете представить себе такой вариант, что кто-то из них не вернется на службу в контору, а пойдет учиться дальше, откроет какое-нибудь свое дело… Телескопы, например, будет собирать или продавать… Отыщет каких-нибудь, похожих на него мечтателей, и начнут они наконец что-то делать. Почему вы такую возможность не рассматриваете?

Он бросил на меня быстрый взгляд и пожал плечами.

– Сомневаюсь я, что среди них кто-то такой остался. Они без подчинения хозяину своей жизни уже не представляют и мыслят исключительно понятиями «исполнить приказ», «выполнить поручение», «сделать все по правилам»…

– Еще «удовлетворить начальство», – хмыкнул я. – Просто вы сами давно уже перестали искать, пробовать, пытаться что-то сделать, даже перестали учиться. Вас вполне устраивает сложившаяся жизнь. Всякие эксперименты – это ненужное беспокойство, что-то новое может привести к непредсказуемым последствиям, за которые по головке вас не погладят. Верно?

В ответ ни звука.

– Ладно. Верно это или нет – не нам решать. Судьба этой конторы уже определена, судьба этих людей…, как говорится, в их собственных руках, – я вынул руку из кармана и посмотрел на часы. – К сожалению, мне надо идти, Владимир Иванович. Пора. Да и у вас дел много.

Он задумчиво кивнул головой, но с дивана не встал. Сидел, развалившись, вытянув ноги, прижимал к губам кончики пальцев, не моргая смотрел на носки своих ботинок.

– Идите. Я вас более не задерживаю.

Все-таки изрек он эту фразу, что «меня более не задерживает». Значит, не поедет он ни в какой Н-ск, здесь останется, как и все они. Я направился к двери, но на полпути остановился и, обернувшись, сказал:

– Да… вот еще что… Владимир Иванович, дорогой, как вы сами уже догадались – вы меня не знаете. Мы с вам хорошо поговорили, но вы меня не знаете. И нигде мою фамилию не упоминайте, пожалуйста. Так будет лучше для всех: и мне спокойнее, и для вас также.

В ответ ни слова.

– Вижу, договорились, – я пошел к двери. Все-таки последнее слово осталось за мной.