Контра

– Вот именно. Кстати, знаете, что в испанской Библии переводится не как ближний, а как сосед. Но все равно. И у всех требования. Как будто бы другой нам нужен только для того, чтобы реализовать свои цели. Никто не готов ни принять другого таким, какой он есть, ни просто быть с ним потому, что любишь. И не важно, к кому ты предъявляешь претензии. К женщине, к власти, к церкви.

– Да, – согласился отец Андрей. – Люди перестали понимать, что счастье приходит через верность, честность, милосердие, прощение, через веру и благодать. Они думают, что престижная работа или дорогая машина привлечет к ним лучше, чем их душевные качества, потому что не верят в них. Церковь для того и есть. Это маяк. Заблудился? Вот, плыви на свет.

Глава 7

Арш сидел на корточках и, замирая от ужаса, смотрел, как свет прожектора медленно заполнил медицинский кабинет и так же медленно вытек из него. Подождав немного, Арш выглянул из окна и понял, что просто рядом поворачивал большой катер, который зачем-то включил мощный прожектор на носу. На катере что-то кричали друг другу танцующие люди. Арш несколько раз глубоко вздохнул, вышел из кабинета и продолжил идти по схеме, нарисованной для него Юлианом.

Волнение практически оставило его. Он быстро нашел нужное место, забрал увесистый баул, замотанный коричневым скотчем, и кинул его в рюкзак. Он отметил про себя, что Юлиан схитрил. На том месте схемы, где лежали деньги, оказался пакет с какой-то электроникой.

1942 год. Балтийское море. Конвой.

Николай Григорьевич хорошо знал, что его ждет в Совдепии, но, вопреки логике рассудка, был спокоен и даже несколько воодушевлен. Приезжая на короткую побывку в 1917, тогда еще полковник, целуя свою беременную жену перед отправкой на фронт, мог ли он знать, что больше не увидит ее? Мог ли представить, что будет с ним и со страной?

Он вспомнил распухшее и раскисшее от слез и беременности лицо Марии тогда на перроне. Ничего более красивого не видел он в своей жизни. Они стояли там долго. Вечность неслась вокруг них, а между ними время застыло.

В иммиграции Николай Григорьевич стал делить своих изгнанных соотечественников на две категории. Первые крутились, устраивались, выживали и даже наживали состояния. Вторых невыносимая тоска по Родине лишала сил и самого смысла существования. Более энергичные строили планы свержения красной власти, остальные стрелялись, вешались, спивались, просто погибали от тоски. Некоторые оставляли предсмертные записки, полные ненависти к тем, кто лишил их Родины, другие коротко писали: «Не могу без России!», но все они, даже те, кто бодрился, чистил пуговицы и медали на гимнастерках, выглядели как старые новогодние елки – дерни за ветку, и все иголки в миг осыплются и видно будет, что дерево уже давно высохло и умерло, что соков, питавших его, не осталось.

Николая Григорьевича спасла новая семья. Уезжая на фронт в 1917, Николай Григорьевич сказал беременной жене:

– Родится без меня сын, назови Григорием, в честь деда.

Мария смотрела на него. Мимо шли люди.

– Николушка. Береги себя, – сказала Мария.

– Обещаю, – сказал он.

Кто там у него родился, он не узнал. Сына же, который родился здесь, в иммиграции, назвал Владимиром.

Любил ли он свою вторую, гражданскую жену? Да, любил. Как любит зрелый, успокоившийся человек, который знает, что любовь вырастает из собственной заботы, из нежности и служения. Любил, как любят, зная, что это спасение от бессмысленной жизни. Любил, зная, что кроме этого, больше и нет ничего. Что быть нужным хоть кому-то – вот спасение. Ведь больше у него ничего не осталось. Страшно подумать – ничего!

Но так, как он любил Марию, генерал не любил больше никого и никогда. И сейчас он ехал не только на смерть. Он ехал к ней. Ехал на родину. Возвращался.

Дневник Арша.

«Пуэрториканцы не делят себя на белых и черных. В них почти нет расизма. Сосед у меня Хавьер очень темный, как-то сказал: «Я пуэрториканец, но мой родной брат – афроамериканец, потому что я живу в Пуэрто-Рико, а он – в США».

Конечно, некое расслоение общества есть, и среди истеблишмента светлых людей, может, и чуть больше, но это не бросается в глаза. И слава богу.