Контрабанда без правил

Из радио на подоконнике доносились спокойные ритмы песни «Я люблю тебя, моя любовь», и Теофилю на минуту показалось, что певица Кора поет специально для него. Он чувствовал себя кем-то важным. Сам воеводский комиссар захотел с ним встретиться. Поэтому сегодня утром он надел свой лучший черный костюм, купленный еще в 72-м году в «Альфе». Вообще-то его выбрала и купила жена, а его роль ограничивалась примеркой и нытьем, что фасон слишком новомодный. Но Ядвига была права, потому что костюм, хоть и немного экстравагантный, идеально подходил для таких случаев. Ботинки тоже были приличными, итальянскими, из натуральной кожи, а не из этой мерзкой имитации. Он купил их на Лазаревском рынке в том же году, что и костюм, и обул, может, раза три. По случаю официального визита он почистил их специальным средством. Вчера он чистил их целый час, и в них можно было увидеть свое отражение. Он удивился, что едва переступив порог комиссариата, почувствовал, что натер мозоли. Черт с ними, с мозолями, подумал Теофиль, я ведь не каждый день получаю денежную премию от воеводского комиссара за образцовую службу и приказ о присвоении звания лейтенанта. Премию за это расследование Олькевич рассчитывал получить, потому что он блестяще его провел, но о повышении даже не думал. Сегодня утром по секрету ему сообщил об этом Фред Мартинковский, которому в свою очередь шепнул на ухо полковник Жито.

С другой стороны, думал Теофиль, разглядывая носки своих элегантных ботинок, если хорошенько подумать, с самого начала расследование развивалось каким-то необъяснимым образом. Все как будто было нормально, однако… Наверное, им управляла высшая сила, а может, милицейский инстинкт. Как иначе объяснить тот факт, что он оказался в притоне на Струся и наткнулся там на помощника Дутки, этого Корболя, который его чуть не застрелил. Конечно, его ранил Гжегож Коваль, но, если бы не он, Теофиль Олькевич, Коваля бы там не было. И потом, кто задержал дружка Бродяка Толстого Ричи? Тоже он. Из-за этого им обоим пришлось сбежать и выследить в Познани Раймонда, который так испугался, что убрал всех свидетелей, сначала рыжеволосую проститутку в общежитии, позже второго железнодорожника из берлинского поезда, а потом поехал в Катовице. А там его уже ждал следователь Теофиль Олькевич… Правда, если бы не Блашковский, гордо расхаживающий сегодня с разбитым лицом по комиссариату, может, Дутку пришлось бы дольше искать. Но он ведь совершенно случайно занялся железнодорожником Клютой. Ливер все равно бы нашелся, рано или поздно.

Когда они его прижали вместе с Пытлоком, который, следует признать, немного помог ему в расследовании, Дутка во всем сознался. Он готов был даже сказать, что сам додумался до того, чтобы отрезать руки. Но Теофиль хорошо знал, что тот подражал русским. Не мог какой-то Ливер придумать такой способ устрашения.

Он взял стакан со стола. Он хотел скорее сделать первый глоток, хоть его тошнило от одной мысли об этом. Но что поделать, он и не такое пил. Он вспомнил бутылку одеколона «Пшемыславка», которую выпил когда-то в приступе отчаяния. У него потом целую неделю была цветочная отрыжка. По сравнению с «Пшемыславкой» кофе не настолько противный, подумал он, только в нем совсем нет градусов.

Он уже хотел глотнуть кофе, когда дверь, ведущая из коридора в секретариат, открылась, и внутрь бодрым шагом вошел полковник Жито.

Олькевич и Мартинковский поднялись с кресел и вытянулись по стойке смирно. Полковник махнул рукой и подошел к столу, за которым сидела пани Кристина. Он галантно поцеловал поданную ему руку и только после этого приблизился к своим подчиненным.

– Ну что, орлы, как самочувствие? – поинтересовался он, пожимая им руки.

– Спешу доложить, что все отлично, пан полковник, – сказал Олькевич. Он, конечно, должен был дождаться, пока ответит Мартинковский, но никто из старших по званию офицеров не обратил внимания на несоблюдение субординации.

– Пойдемте, – сказал Жито и первым направился к кабинету начальника.

Вскоре все трое стояли перед воеводским комиссаром. Тот выслушал краткий отчет, в котором Жито доложил об окончании расследования по делу об убийстве железнодорожника и стрельбе на улице Струся. Комиссар поблагодарил с заметным удовлетворением и пригласил всех сесть за стол для заседаний. Сам он занял место во главе стола.

– Ну что, Олькевич, рассказывайте, как все было, я получил материалы дела, но не было времени их читать, – сказал комиссар, улыбаясь. – Рассказывайте по порядку, не спешите.

Теофиль вдруг почувствовал, что у него пересохло во рту. Он хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова.

– Как это я не подумал, что нужно немного промочить горло, – спохватился комиссар. Он быстро подошел к шкафу из Сважендза, открыл бар с подсветкой и вынул бутылку водки «Старка» и четыре рюмки. Он поставил их на стол, а потом подвинул в сторону гостей.

– За успех! – произнес он тост, и все выпили. Олькевичу сразу полегчало. Сегодня он ничего не пил с самого утра, потому что боялся, что комиссар может почувствовать запах. А он сам им налил.