Контрафакт

Герой Бориса Акунина покидал Россию с грустным чувством: он вернул императорской короне уникальные драгоценности, но не смог спасти царевича: Доктор Линд убил мальчика. Уникальный сыщик распутал тайну доктора Линда, и сам лично застрелил злодея. Вернее – злодейку. Потому что доктором Линдом оказалась гувернантка маленького принца. Злодейку уничтожил, а принца не спас…

Да еще прекрасная княжна Ксения, пробудившая в суровом сердце нежное чувство, которому нельзя было дать волю.

У Леонида Петровича тоже было грустное чувство, хоть события, выпавшие на его долю, были не так трагичны, и покидал он не родину, а всего лишь кабинет следователя Мельника, дав предварительно подписку о невыезде.

Следователь прокуратуры Василий Александрович Мельник показал Леониду Петровичу постановление о возбуждении уголовного дела по поводу появления на книжном рынке незаконно изданных учебников, права на которые принадлежат издательству «Просвещение». Леонид же Петрович привлекался к делу в качестве свидетеля.

Прокурорский допрос отличался от оперативного только тем, что каждый вопрос и каждый ответ следователь не без труда набирал на клавиатуре компьютера и, казалось, больше всего был озабочен грамматической правильностью формулировок.

Суть же дела его будто бы и вообще не интересовала. По крайней мере, возникало такое впечатление. Взяв у Леонида Петровича подписку о невыезде, майор юстиции Мельник предупредил, что по ходу дела будет приглашать его в прокуратуру по телефону и просит являться в срок, чтобы не задерживать ход следствия.

Ничего хорошего это не сулило.

Леонид Петрович покинул прокуратуру с грустью и тревогой, что жена Марина встретит его дома в полном расстройстве чувств. И ведь так и случилось. В полном! И наливая мужу приготовленный тем не менее борщ, она с трудом сдерживала слезы, а порой и не могла сдержать и плакала беззвучно.

Что же послужило причиной женских слез, может спросить дотошный и где-то беспощадный читатель: тревога за попавшего в переделку мужа или отчаяние по поводу рухнувших планов?

Тут мы ответим честно, и то и другое. Однако первая причина расстройства быстро растаяла и сошла на нет, потому что Леонид-то Петрович совершенно не выглядел убитым. Голодным-то – да, а убитым – нет. Он был, напротив, сверх меры возбужден и, казалось, как-то вдруг помолодел в этой неприятной ситуации. Он рассказывал о своем задержании излишне, пожалуй, эмоционально, с какими-то ненужными подробностями, которые для него имели какое-то значение, но ничего не прибавляли по сути дела.

И как-то так образовалось, что с Леонидом-то Петровичем все в порядке, а книги утрачены навсегда.

Марина плакала, и смотреть на это было больно.

– Все этот Лешка, все он, – запальчиво говорила она, – и Вова Блинов! Воротилы! Если бы не воротилы, никому бы и в голову не пришло! Они, они во всем виноваты, и Мышкин этот уголовный!

Ну обидно было женщине, и Леонид Петрович понимал это, к словам не цеплялся, давая выплакать и выкричать обиду. Потом сказал:

– Надо предупредить людей. И рассказать о моей позиции.

Умная Марина, несмотря на все свои обиды, согласилась:

– Надо. Позвони. Только не из дома. Может быть, нас уже прослушивают.

– А сотовый?

– А что, сотовый нельзя прослушать? Пойдем в метро, позвоним из автомата.

Поход в метро мог хоть немного разрядить обстановку, и Леонид Петрович сразу согласился и предложил:

– Пойдем вместе.

Марина кивнула.

Не успели они выйти из дома, как на Леонида Петровича набросились Кирилл и Глеб – дети асфальта. Они прыгали, хватали его за руки, обхватывали маленькими цепкими руками. Мальчики были сильно возбуждены.

– Дя Леня, – кричали они, перебивая друг друга, – дя Леня, а мы вас по телевизору видели! – Они буквально лопались от восторга. – А к нам мама приехала! Пойдем к нашей маме!

Не к месту это было все и не ко времени. Марина стояла рядом, с досадой покусывала губы. Леонид Петрович еще подумал, что если бы она была курящей, то нервно полезла бы и сумочку за сигаретами и зажигалкой, которая бы не сразу отыскалась, и прикуривание и затяжки носили бы судорожный характер. Но Марина не была курящей, а Леонид Петрович не был до конца практиком жизни и порой пускал в ход воображение в самые неподходящие моменты. Это иногда мешало, а иногда, напротив, выручало, спасало от отчаяния.

Вот и сейчас, виновато оглянувшись на Марину, он позволил детям увлечь себя к новенькой белоснежной цельнометаллической «Газели». За рулем «Газели сидел маленький озадаченный человек с рыжей бородой. Леонид Петрович подумал, что он носит бороду специально для того, чтобы его не принимали за ребенка. На пассажирском месте восседала молодая леди, прекрасная в своем рыночно-джинсовом великолепии. Все на ней было новенькое: и «джинса», и белоснежные кроссовки. Короткая стрижка придавала облику энергичность, лицо было… В общем лицо можно было назвать красивым. Она улыбнулась Леониду Петровичу – улыбка на мгновение украсила суровый окружающий мир.

– Мне ребята о вас все уши прожужжали, – произнесла она звонким «пионерским» голосом. Спасибо, что уделяли им внимание…