Контрафакт

Следователь прокуратуры потерял вспыхнувший было интерес к беседе и погрузился в компьютер, оформляя протокол.

Оба поставили свои подписи под документом, и Леонид Петрович был отпущен.

Напоследок следователь спросил, имеются ли у Леонида Петровича правительственные награды. Леонид Петрович, как кадровый офицер, имел медали за выслугу лет, юбилейные медали и знак «За дальний поход», записанный в личном деле.

Следователь попросил сходить в военкомат и принести выписку из наградного листа.

Через день выписка была у него на столе. Леонид Петрович понял – под суд не попадет.

Через неделю следователь официально сообщил Леониду Петровичу, что уголовное дело в отношении него прекращено и подписка о невыезде аннулирована.

– Василий Александрович, – спросил освобожденный от гнета Леонид Петрович, в котором наблюдатель за жизнью возобладал в этот миг над участником жизни. – Василий Александрович, – спросил он, – а вообще это дело будет доведено до суда?

– Это дело обязательно будет доведено до суда, – ответил майор юстиции Василий Александрович Мельник.

Валера, он же Харитон, он же добровольный помощник милиции, крутился среди неиссякаемой толпы посетителей книжного клуба. Валера выполнял деликатное задание по выявлению движения контрафакта: кто, куда, в какие регионы. Главная задача для Валеры состояла в том, чтобы не попасться на глаза своим бывшим работодателям: Лешке и Леониду Петровичу. С Леонидом-то Петровичем разминуться было не так уж трудно: не подходить близко к его точке и не крутиться на лестнице, по которой он бегает на склад.

С Лешкой же не встретиться было даже теоретически невозможно, потому что неугомонный и неутомимый Лешка умудрялся быть везде одновременно: и на точке, и на складе, и на пандусе, и на хозяйственном дворе.

Именно на хозяйственном дворе Лешка Валеру и засек. Валера хотел было дать деру, но быстро сообразил, что от длинноногого Лешки не убежишь. Да и не спринтер был Валера, ох, не спринтер! И он нехотя поплелся на манящий Лешкин палец, с трудом передвигая налившиеся свинцом ноги.

Бывают в жизни человека озарения, резко меняющие его обстоятельства. И вызывают это озарение случайные, казалось, вещи, будь то яблоко Ньютона, водная процедура Архимеда или вещий сон Дмитрия Ивановича Менделеева. Такое озарение ощутил и Лешка, поглядывая на робко приближавшуюся фигуру воришки. Непостижимым образом острый Лешкин ум ухватил связь между Валерой и налетом УБЭП на Леонида Петровича. И тут же в неутомимом мозгу родились две простые на первый взгляд мысли. Первая: «Хорошо, что я его тогда прогнал – к бабке не ходи, навел бы на меня!» И вторая: «Что мы сегодня можем с этого поиметь?» Ответ на этот вопрос ошеломлял. Вот он, черт возьми, прикуп к мизеру!

– Поди сюда, – сказал Лешка шкоднику. – Ну здорово!

Валера робко протянул вспотевшую ладонь. Хотя чего, спрашивается, ему было бояться-то? Что ему тут при всех, в разгаре рабочего дня, мордобой устроят? Глупо же!

– Жарко?

– Жарко!

– Пойдем – по пиву, – разулыбался Лешка. – Я ставлю. Да не робей ты. Кто старое помянет…

– Я не робею, – осмелел Валера.

В тени палаток, когда уже присосались к «Золотой бочке», Лешка заметил:

– У нас Петрович погорел на леваке. Слыхал?

– Да слыхал вроде, – промямлил Валера.

– Значит, слыхал, – утвердил Лешка. Закурили.

– И чего наехали на мужика, – задумчиво произнес он, пуская дым и отпивая из бутылки. – Чего наехали? Нашли тоже, на кого наезжать… Ну да, может, на Петровиче успокоятся. Не дай бог, копнули бы Вову Блинова – у него же «не счесть алмазов в каменных пещерах»! – И, спохватившись, спросил обязательное:

– Как сам-то?

– Да ничего, – улыбнулся Валера, открывая десны, – тружусь по ремонту.

– Ну и мы пошли трудиться. Бывай.

Вечером Вову Блинова задержали. В квартире во время обыска обнаружили не только приблудную Маньку, но и старую конторскую книгу, в которую аккуратная Инна заносила все расчеты с Горюновым в течение двух лет. Уже ночью добрались до Вовиного склада. Пересчитывать Вовино добро было не под силу. Склад опечатали, а Маньку отпустили.

Вадик пытался расстегнуть Катину блузку. Это давалось нелегко. Катя бурно сопротивлялась, отталкивала его, стреляла, как из пулемета бесконечными «нет-нет-нет». Потом так же бурно обнимала Вадика. Прижималась к нему так, что он чувствовал каждую выпуклость и каждую впадину пьянящего рельефа, поцелуи ее были долгими, проникающими в душу, казалось, они несли в себе одновременно жизнь и умирание. Но изящные перламутровые пуговки она защищала решительно и отчаянно, как солдаты защищают последний рубеж, за которым смерть или плен.

Говорить, что Вадик потерял голову – излишне. Кто, – спросим мы, – кто из нормальных людей не потерял бы ее в подобной ситуации? А потеряв ее, он отдался маниакальной идее одолеть этот проклятый перламутр и освободить от ткани покатые плечи и великолепную грудь. Этого требовала не жажда телесных ласк – их и при застегнутой блузке было предостаточно, а жажда видеть.